Поль Виалар - Жатва дьявола

— Не могу, деда!

Он очень хотел бы, но не в силах выполнить требование отца, и, как мальчика послушного, благоразумного, это приводит его в отчаяние.

Что теперь делать? Разумеется, запрячь лошадь и поехать в Вов за доктором. Но самому Фирмену ехать нельзя, он должен остаться с Бебером: Бебер не отпускает, да и отец думает, что, пока его рука лежит на горячем лобике, мальчик не умрет. Кого же послать? Мориса? Фернана?

— Где Морис?

— В шорном сарае работает. Я ему сказала, а он говорит, что начал перешивать шлею и не может бросить.

Вот всегда так у Мориса: упорный, прилежный, что бы ни случилось, не бросит работу, пока не кончит. Обо всем разом не может думать.

— Наплевать мне, что он там говорит, — заметил Фирмен. — Пусть едет. Или нет, погоди, я пошлю Фернана.

— Он занят — корову лечит… — ответила Мари.

— Потом кончит.

— Подожди, пока Адель вернется… Теперь уж скоро…

— Да что ж ты? Не понимаешь, что ли? — начал было Фирмен. Нет, Мари понимает, но ведь не она в доме голова, да и в деревне всегда считают, что нечего горячку пороть, раз мужчины заняты делом.

— Ведь задохнется он!.. — говорит Фирмен.

Он сбрасывает изношенный, протертый до дыр плащ, вылинявший от дождей, выгоревшую на солнце шляпу с просаленной, затвердевшей тульей. И, заняв свое место у постели больного мальчика, опять кладет ладонь на его пылающий лоб.

— Ступай за ними… Пусть едут сейчас же.

— Ладно, — отвечает Мари и направляется к дверям. Она никогда не прекословит.

Но прежде чем она дошла до порога, дверь открывается. Входит Адель. Она крепкая, широкобедрая, руки у нее сильные, мужские, выдубленные, огрубевшие от работы; пальто, купленное несколько лет назад, уже мало ей.

— Ты куда? — спрашивает она мать.

— За доктором надо…

— Его уже позвали. Он приедет.

— Когда? — спрашивает Фирмен.

— Лишь только сможет.

— Так нельзя.

Нет, так нельзя. Надо привезти доктора, не успокаиваться, пока не доставят его сюда. А что, если он приедет слишком поздно? Как же теперь быть? Пока-то запрягут, пока до Вова доедут, сколько времени уйдет!.. Вот как в восемьдесят восьмом году загорелся омет льна, — посеяли лен по совету одного бельгийца, и все не удавалось продать этот лен; но тогда хозяева хотели, чтобы пожарные явились попозже, — рассчитывали страховку получить; а нынче вот наоборот: спасение Альбера тоже зависит от каких-нибудь минут, только, напротив, — тут все быстрота решает.

— Да он сказал, что непременно приедет. Ну что ты хочешь? Что мы можем еще сделать?

Ничего. Ничего нельзя сделать — только ждать, и это ужасно. Фирмен не может с этим смириться. Вслед за Аделью вошел дядя Гюстав, вернувшись вместе с нею из Монтенвиля. Он перешагнул порог, затворил дверь. Никто ничего ему не сказал, и он молча шел по комнате, старый, сморщенный, согбенный. Увидев в алькове Мари, он все понял.

— Ну вот, — сказал он, — вы его на мою постель положили. Где же я-то буду спать, а?

Ему в тепле надо, — сказал Фирмен.

Старик ничего но ответил, только хмыкнул сердито; он знал, что нынче ему предложат переночевать в хлеву. А разве прилично Гюставу Тубону, такому же хозяину фермы, как и шурин его, Фирмен Женет, ночевать в коровнике, как будто он батрак.

— Не хочу я, — буркнул он наконец.

Никто ему не ответил: Фирмен молчал, потому что всегда терпеть его не мог, хотя интересы у них были общие, — да, может быть, оттого и не любил его. Мари ничего не ответила — ей надоело ухаживать за ним и кормить его за то, что он вкладывал свой труд в хозяйство. Адель, разумеется, была на стороне родителей. Мари подбросила сушняка в очаг. Сняв с себя пальто, Адель прибирает то, что мать оставила на столе. Фирмен все держит руку на лбу Альбера. Жар у мальчика еще сильнее, если это возможно. Где же доктор? Верно, так и не придет!

— Не буду я спать в хлеву, — упрямо ворчит старик Гюстав.

— А где же вы ляжете? Может, со мной вместо Фирмена? Что это, в самом деле! — возмущается Мари (она никогда не говорила Гюставу «ты»). — Не хотите в хлеву, так поспите одну ночь наверху, на кровати Бебера. Одну-то ночь можно?..

— Одну ночь!.. — злится старик. — Знаем мы… Говорят «одну ночь», а глядишь, много их, этих ночей.

Фирмен думает про себя, что и впрямь будет много «этих ночей». Да так и надо, а иначе всему конец!..

— Да ну тебя! Оставь нас в покое! — гневно говорит он, не отнимая ладони от горячего лба Альбера.

— В покое!.. — бормочет старик. — В покое!.. Когда-нибудь придется, а только не сейчас, не сию минуту. До тех пор еще много чего будет, — добавляет он с ехидным смешком… — Много, много чего будет!.. — повторяет он, как будто упиваясь собственными словами. — Да уж, много!.. — подтверждает он.

И, круто повернувшись, старик направляется к двери.

— Пойду в хлев, — говорит он, — но уж ночевать там я не останусь, а только посмотрю, как там скотина.

Гюстав выходит, и в тишине слышны его шаги — сначала ясно, когда он идет по мощеной дорожке, окружающей дом, а потом глухо, когда он сходит с нее и ступает по рыхлой земле. Что это старик грозится: «Много чего будет?» В первый раз говорит он такие слова. «Много чего будет». Странно прозвучали в доме эти слова. Да что у него может быть? Что он хотел сказать? А, пусть себе болтает, отжил Гюстав свой век, скоро и помирать ему; уложат его в гроб и вынесут из дому ногами вперед, как всех покойников. И тогда ферма целиком останется за Женетами, — сначала будет владеть ею Фирмен, потом Морис, а потом, как оно и полагается, Альбер, когда старики помрут. Время-то идет, делает свое дело, помни это и не вздумай идти против него. Только уж не ошиблась бы смерть, не унесла бы прежде времени Альбера, это ведь было бы несправедливо, это против правил. Нет, это невозможно, Альбер не умрет, Альбер не может умереть.

Фирмен молча сидит возле ребенка и, прислушиваясь к хрипу, вырывающемуся у мальчика из горла, ждет, страстно ждет доктора.

Каким стал бледненьким Альбер! Жар не спадал целую неделю. И в первую ночь, когда доктор осмотрел его и уехал, было просто ужасно. Мальчик то и дело задыхался, надо было очищать ему горло чайной ложкой или смазывать зев, накрутив на палочку ватку и смочив ее в жидкости, которую привез доктор. Глотать он ничего не мог, и приходилось насильно давать ему лекарства. Но вот, то ли целебные снадобья помогли, то ли природа взяла свое, мальчик спасен. И «деда» впервые поднял своего любимца с постели Гюстава. Сидя у окна в обшарпанном хромоногом кресле, единственном кресле в доме, неизвестно каким образом и когда оказавшемся на «Краю света», Фирмен показывает мальчику, как куры, кудахтая, ищут червяков во дворе, и старик радуется, что Бебер проявляет к ним интерес: