Поль Виалар - Жатва дьявола

Фернан исчез окончательно: не надо было опасаться, что он когда-нибудь появится. Он поселился в Шартре и бросил работу, а деньги свои, вернее, деньги Адель, вложил в какое-то дело. Он ушел из жизни Женетов и унес с собою прошлое — так, по крайней мере, думал Альбер, когда смотрел на Жильберту и радовался, что она теперь и не намекает на ту сцену, которая произошла когда-то. Теперь можно было брести потихоньку к смерти — больше уж ничего не оставалось ждать. Но каковы бы ни были трудности, Альбер, обходя свои поля, думал, что ему повезло в жизни. Да, да, — он достиг всего, о чем так мечтал его отец, он стал богатым, уважаемым человеком, и хоть ему всегда нужны деньги, чтобы платить за многое и многое, ему не отказывают в кредите, потому что все эти оставшиеся у него гектары земли поистине служат «обеспечением». И от таких мыслей он становился бодрее, они были целительным бальзамом для сердца: земля все-таки остается землей, и пока она есть у тебя…

Один за другим протекали дни, к счастью для Альбера, заполненные трудом. Каждый день приносил свои заботы, а иногда и удовлетворение, — еще бывало и это. Правда, случалось, что заболевал скот, приходилось звать ветеринара, бывал недород — поля не давали того, что ждали от них. Но все же было чудо пшеницы, поднявшейся высоко, чудо ячменя с шестигранным колосом, чудо дружных зеленей озимых хлебов, сулящих богатый урожай, чудо свеклы, когда она растет на хорошо унавоженном поле и становится все больше, словно разбухает, словно вобрала в себя всю воду из земли, — и тогда уж не жалко, что столько трудов ты положил на нее; ведь тут была и бороньба, а после того, как посеяли семена, прикатка, чтобы задержать влагу вокруг семени; надо было обработать междурядья, а когда развернется четвертый листок, проредить всходы, чтобы в ряду было приблизительно по четыре растения на метр. А ведь верно говорил когда-то старик Женет и завещал своему сыну помнить мудрое правило: «У свеклы листьев не обрывай — ей нутро не вырывай».

Да, были радости, и вдруг пришел страх.

Жильберта перестала ходить в церковь, — стало быть, занемогла. Сначала она говорила, что остается дома, потому что Монтенвиль далеко, и все сидела в кресле, поставленном у окошка, — поднимется изредка, сделает что-нибудь по хозяйству и тотчас опять плетется к креслу. Потом она стала время от времени ложиться на кровать, потому что так она лучше чувствовала себя. «Все жилочки отдыхают», — говорила она. Пришел священник навестить ее; Альбер, вернувшись с поля, застал его в доме и с безотчетной почтительностью проводил его до ворот; прощаясь, священник сказал:

— Плохо выглядит ваша супруга, очевидно, утомляется.

Альбер согласился с этим. Но что ж поделаешь? Годы уж немолодые.

— Нет, думаю, не в этом дело, — ответил священник. — На вашем месте я позвал бы врача.

Врача? Зачем? Жильберту не лихорадило и не было у ней никаких болей, она только жаловалась на усталость. Для чего ж доктора-то звать? Альбер имел зуб против него, с того уже далекого дня, когда он вместе с Люсьенной привез к нему маленького Гюстава. Доктор осмотрел мальчика, прописал лекарство, получил деньги за консультацию, и тогда Альбер, на свою беду, попросил: «Доктор, если вам не трудно, взгляните на мою руку, как-то ослабело у меня запястье». Доктор потискал ему руку и сказал: «Бинтуйте запястье несколько дней». И тут же сказал: «Плата — как за обычную консультацию». Нет, Альбер совсем не доверял этому доктору. Ну, что он может сделать? Пропишет Жильберте что-нибудь подкрепляющее силы. А разве без его предписаний нельзя обойтись? Можно покупать, например, для нее мягкий сочный бифштекс или даже рубленый говяжий фарш. Но священник добавил:

— Может быть, у вашей супруги какая-нибудь скрытая болезнь.

Скрытая болезнь? А ведь, правда, есть такие болезни, что исподтишка подтачивают человека. Но что с Жильбертой? Чахотки не может быть, в ее годы уже не болеют чахоткой — так Альбер, по крайней мере, слышал. Бывает еще рак, но Жильберта не жаловалась, что у нее где-нибудь болит; есть еще какие-то другие болезни, названия которых и не знаешь, но почему они заведутся у нее? Пришлось все-таки последовать совету священника, иначе на что это было бы похоже?

Приехал доктор и долго осматривал Жильберту; она выслала на это время мужа из спальни, ей неловко было показываться перед ним обнаженной. Когда доктор вышел в большую комнату, а Жильберта осталась в спальне, на своей постели, Альбер спросил, что с ней.

— Ну вот, — ответил доктор, — совершенно ясно, что она на ногах не держится. Прежде всего можно предполагать анемию.

— Что же надо делать?

— Уколы. Могу взять это на себя. Весь курс.

— Сколько уколов?

— Тридцать… может быть, сорок. По одному уколу в день.

— И много это будет стоить?

— Всякий раз за визит… и за укол.

Альбер с подозрением посмотрел на него. Он не верил, что эти уколы необходимы. Лекари смотрят на крестьян, как на дойных коров, вот и все. Он чуть было не сказал доктору прямо в лицо, что нехорошо насмехаться над людьми, но подумал о священнике, о пересудах в деревне.

— Ладно, — сказал он. — Когда начнете?

— С завтрашнего дня.

Доктор ездил целый месяц, но Жильберте лучше не стало. Приехав для последнего укола, доктор сказал, что надо взять у больной кровь.

— Это еще зачем?

— Сделать анализ на гемоглобин, узнать, какова пропорция кровяных шариков: есть красные и есть белые, и надо, чтобы белые шарики не пожирали красные.

Он взял кровь для анализа, а приехав через два дня, отвел Альбера в сторону…

— Положение тяжелое… Очень тяжелое, — сказал он.

— Верно? Неужели вы думаете, что…

— Думаю.

— Она умрет?

— Случай безнадежный. Это называется белокровие.

И в эту минуту они увидели Жильберту, — она стояла в дверях спальни, держась за косяк, но не шаталась и была не бледнее, чем обычно.

— Я все слышала, — сказала она.

— Да нет же… — начал было Альбер. — Доктор мне сказал только…

— Сказал, что я умираю… Но я не боюсь смерти. Господь дал мне жизнь, господь и кончину пошлет. На все божья воля. Теперь я только одного хочу: приготовиться к смерти. Пошлите за священником и за нотариусом, — сказала она более твердым голосом. — И теперь я хочу, чтобы до смертного моего часа постель мне стлали в большой комнате, как подобает хозяйке.

Она приняла сначала священника, а потом нотариуса и, чтобы побеседовать с ними, выгнала всех из большой комнаты, где лежала теперь, решив, что отсюда ее уже вынесут только ногами вперед. После этого она стала ждать смертного часа. Но смерть все не приходила за ней, хотя Жильберта, молившаяся чуть не весь день, ждала ее со спокойным мужеством человека, твердо уверенного в близкой своей кончине и уже отдавшего все распоряжения.