Владимир Высоцкий - Черная свеча

Зэк вспомнил похороны деда. Надежный дубовый гроб с витыми ручками, черный бархат, льняная рубаха, таинственный, невесть откуда взявшийся запах ладана.

Зеркала, по недосмотру, стояли в белых саванах простынок. Отец потом ругался, но негромко и без злобы, просто, чтобы высказать свое партийное отношение.

Деда провожал почти весь город.

«Тебе суждено умереть на нарах, как и положено настоящему бандиту. Похорон не будет…» Он не успел пожалеть о похоронах и подумать о том, что прежде смерти будет боль. Его окликнули:

— Здравствуй, Вадим! — Иезуит улыбался, как старому знакомому, но нож все еще был у горла.

— Здравствуй! — прохрипел Упоров. — Вы что, не можете без примочек?! Убери перо!

Нож убрали, тут же сутулый зэк с хищным лицом и белыми, ухоженными руками удачливого картежника спросил:

— Куда ушла воровская касса?!

Нож застыл сантиметрах в десяти от его шеи. Он успел сообразить: «Они сами по себе. Их никто не посылал».

— Какой груз, баклан поганый, какая касса?! Ты что буровишь?! Мне вышка за мусора корячится!

— Не хипишуй, Вадим. Нас сходка послала. Вы уходили в побег с воровской кассой.

— Я уходил с одной пиковиной. Деньги ваши в глаза не видел. Мусора с тем же вязнут. Надоело!

— Да ты что буровишь, лох поганый, там же рыжье было!

— Мне какая разница?! Пустой уходил. В Таежном бомбанули «медведя». На том и опалились.

— Слышь, Иезуит, разреши, я ему брюхо вскрою… — свистящим шепотом предложил незнакомый Вадиму зэк.

— Нуждаешься в моей жизни? — спросил Упоров, чувствуя, что тот действительно хочет его убить. Тем не менее заставил себя расстегнуть телогрейку, затем рубаху. — Режь! Забирай! У меня больше ничего нет.

Сутулый зэк решительно спрыгнул с нар, но Иезуит оттолкнул его к стене.

— Потерпи, Гоша. Что говорил Камыш на очной ставке? Запахни, запахни гнидник-то. Видали мы животы, и что в животах — видали. Ну?!

— О чем с тем бесом говорить — первый раз вижу! Погляделись да разошлись при своих интересах.

Из-за двери выскочил незаметный зэк с лисьим взглядом:

— Линяем! Мусор волнуется.

— Сейчас! — Иезуит почесал за ухом. Он был явно разочарован разговором и, продолжая обдумывать ситуацию, смотрел в лицо Упорова бесцветными глазами уснувшей рыбы. — Помни — убить тебя никогда не поздно…

Глаза его начали наполняться злобой, готовой выплеснуться в удар ножа, и Упоров уже знал: теперь надо только слушать, спокойно и внимательно, чтобы не возбудить действия. Он так и сделал.

— И мы убьем тебя, если ты дешевнешь, Фартовый. Говоришь вроде бы складно, но веры нет у меня. Сомневаюся… Пока прощай!

Странное дело: заключенный смотрел вслед своим несостоявшимся убийцам, но думал о той зеленоглазой девчонке в подшитых кусками автомобильных покрышек валенках. Ей уже семнадцать!

— И ее зовут Наташа Камышина, — сказал зэк вслух. — Очень приятно. Меня зовут Вадим. Должен заметить — у вас серьезный дядя, а вы такая милая.

Казалось, все его заботы сосредоточились в огромных глазах юного длинноногого существа, но следующее открытие отсекло радость одним махом:

— Кто их послал?!

Зэк поднялся на нарах. «Если Морабели, это была просто проверка твоих показаний. А если Дьяк? Ему есть о чем беспокоиться… И когда-нибудь тебя попросят залезть в петлю, чтобы не волновать старого вора».

Для него ночь кончилась. Он метался по камере, ловил вшей, нянчил сломанные ребра и искал выход, но войти в игру оказалось куда легче, чем из нее выйти.

Игра продолжалась. Он стал в ней козырем…

Когда судья произнес: «К высшей мере наказания!», Вадим постарался не думать о том, что стоит за приговором. Он смотрел в зал. Прошел глазами золото погон, ответил грустной улыбкой на торжествующий взгляд женщины, которая плюнула ему в лицо у конторы прииска. Ей и сейчас очень хотелось крикнуть «ура!», но она не рискнула, задушив в себе рвущееся наружу желание. Наконец он увидел то, что искал: из-за плеча надменного полковника Полозкова выглядывал большой зеленый глаз, розовое от волненья ухо и тугая коса на прямом плече. Зэк ей подмигнул. Знакомый глаз болезненно сузился, зелень поблекла и появилась слеза. Сидевший рядом с ней бравенький лейтенант из оперативной группы что-то сказал, с опаской поглядывая на полковника, Она не ответила. Приговоренный улыбнулся: ему была приятна строгость девчонки, о лейтенанте думать не хотелось, как и о тяжелых шагах за дверью камеры на избранном кем-то рассвете.

«Часто умирают только трусы, — приговоренный глядел прямо перед собой, направляясь в сторону „воронка“. — Ты умрешь один раз!»

Опять мелькнула Наталья Камышина в серой толпе любопытных.

— Я тебя люблю!

Слова приговоренного напугали одного из солдат, тот вскинул автомат наизготовку.

Упоров хотел оставить признание на свободе. И всю дорогу от поселкового клуба до тюрьмы наслаждался своим поступком, не допуская к себе и не пытаясь осмысливать как свершившийся факт приговор выездного суда.

Борьба с самим собой началась в камере. Он прочувствовал, для чего дается приговоренному томительный срок ожидания, истончающий донельзя душевную защиту, с тем, чтобы позволить страху за потерю тела потоптаться козьими копытцами по голой душе.

Ко всякому человеку придет своя смерть, по приговору она чужая, и неминуемое ее приближение поистине ужасно. Остановить вспыхнувший внутренний хаос помогла мысль о помиловании. Зэк вцепился в нее, как утопающий в спасательный круг. Сел на нары, мысленно начал писать текст прошения и увидел, что рядом стоит кружка с чаем…

«Они начали о тебе заботиться. Плохой признак… В недоверии к сочувствию тоже нет ничего хорошего. Главное, чтобы побыстрей устали нервы, тогда ты заснешь…»

Приговоренный закрыл глаза… облегчение не пришло, наоборот: темнота, как в стоге сена, начала всасывать густой холодный мрак. Но сейчас все походило на погоню. За ним гнались неизвестные существа, окутанные чадящим дымом черной свечи. Он подождал их приближения и поспешил увидеть свет. Осторожно протянул руку, погладил чахлый луч солнца, протиснувшийся к нарам сквозь зарешеченное оконце. Вошедший в камеру дежурный поглядел на него дружелюбно, поставил на нары миску с дымящимися щами:

— Заправляйся. Щи — с мясом. От них пользы больше, чем от пустых мыслей.

Сказано ломким баском, с непривычной для служаки теплотой. Ему хотелось быть добрым, и приговоренный почувствовал желание старшины, но от этого еще больше захотелось жить, делать кому-то добро. Зэк промолчал, не зная, как выразить свое состояние, чтобы никто не перепутал его со слабостью. Он еще был чуточку гордый сверху, словно посыпанный маком бублик, и крупицы гордости только усиливали чувство душевного одиночества. Подобревший охранник ничем не мог помочь, да и никто другой… разве что отец Кирилл.