Владимир Высоцкий - Черная свеча

— Хуже коммунистов, гады! — прошептал вслед Филину рассудительный и честный Степан Верзилов, застреливший на собственной жене секретаря комсомольской организации.

Лысый переждал, пока уберется наглый Филин, назидательно произнес заплетающимся от выпитого языком:

— Взнуздай страстишки-то: от них не только триппер, но и нож в бок. Нам того не надо…

— Жулики! — старшина Нехлюдов поднял над заиндевевшим воротником веселый глаз. — Лодыря гонять будете -55 градусов — актированный день.

Повернулся и ушел, пропустив в барак холодный воздух, который белым мешком подкатился к сваренной из трех бочек печи, там растворился с чуть слышным шипением.

— Для февраля крутовато, — вздохнул на нижних нарах всегда задумчивый, грустный поэт из Калуги.

— Нынче все не в масть по погоде, — продолжил разговор Федя Гнус. — Сколь времени-то?

— Шесть без четверти.

— Видишь — утро, а ночь уходить не собирается. Что-то происходит. Перед войной точно так было.

— С кем воевать собрался, Гнусик?

— С американцами. Жируют, суки, в своем капитализме. Надо Малиновскому ксиву отправить, чтоб про меня не забыл. Заберусь на самый небоскреб, обоссу ихний Нью-Йорк. Не заслабит…

— Пока иди сюда, Гнусик, я тебе пайку проиграю, — ласково пригласил Федора чей-то осипший голос.

— Ты проиграешь! С колодой родился.

— Иди, не бойся: мне ныне не ломится.

— С тобой, Филин, не сажусь.

— Жаль. Може, есть желающие руки погреть на чужом несчастье?

— Под интерес годится? — не удержался Степан Верзилов.

— Под интерес шпиляют только педерасты и пролетарии вроде тебя. Порядочные люди живут порядочными интересами.

Филин загрубил. Это было всем ясно, но никто не рискнул его одернуть. Верзилов рискнул. У него иногда случается перекос в мозгах:

— Ты, что ли, порядочный?! Спиногрыз! И бой у тебя колотый, и сам ты…

На том Верзилов срезался, почувствовал опасную грань базара. Филин прищурился, в другой раз он бы разозлился, возможно, пустил в ход нож, но сейчас смекнул — ему могут сломать рога, поди потом втолкуй сходке про вероломство фраеров. Воры с мужиками ссорятся при самой последней крайности…

— Коли вы такой заершенный, — Филин погасил прущее наружу зло, — сгоняем три партии в очко? Игра самая фраерская. Бздишь?

Верзилов скосил взгляд в сторону бригадира, но тот демонстративно рассматривал на стене нарисованную углем картину, где серый волк сношался с Василисой Прекрасной.

— Под что? — Степан решил держаться.

— Под шутку. Видишь? — располагающе добрым голоском спросил Филин, указав под нары жестом регулировщика. — Крыса словилась…

Верзилов еще не успел разгадать намерения вора, хотя и догадывался — ничего доброго в них быть не может. Склонил голову, поглядел на взъерошенное существо. Произнес ровным, почти беззвучным голосом:

— Ну…

Филин веером бросил на стол колоду: карты легли ровненько, как рисованные. И, щелкнув пальцами, предложил:

— Твой верх — крысу съем я. Живьем. Пофартит мне… не побрезгуй.

Он глядел в вытянувшееся лицо Верзилова с едва скрываемым наслаждением. Было, однако, видно: затем чувством стоял мрак обиды.

— Что я, чокнутый?! — брезгливо отстранился Степан.

— Духа нет, а вони много, — произнес разочарованно Филин. — А что от такого черта ждать можно? — Вор развел руками, брезгливо сплюнул через губу: — Один рог, и тот тупой…

После сказанного неторопливо повернулся, сделал три шага с блатоватым приплясом, прежде чем за спиной раздался тяжелый вздох и было сказано:

— Садись!

Филин замер. Вместе с ним замерли те, кто втихаря следил за их напряженным разговором. Осторожно сохраняя нарочито испуганное выражение лица, вор обернулся и расцвел, увидав сидящего за столом Степана с упрямо расставленными локтями. На нижних нарах произошло едва заметное движение, а Филин успел осознать — быть игре. Чуть дрогнул, но ерничать не порестал.

— Молодец! Хоть похаваешь вволю. Гнус, тащи клетку с его обедом.

— Но чтоб все по совести, Филин! — предупредил Степан.

— Чо ты боталом машешь! Забыл, с кем садишься шпилять?! — Вопрос был задан враз поменявшимся голосом, глаза при этом ополоснулись белым гневом, и еще с минуту он рассматривал Верзилова теми бешеными глазами. Потом сел напротив.

Клетку поставили на стол. Упоров увидел кровоточащие резцы крысы на железном пруте. Пленная тварь дрожала от желания вцепиться во что-нибудь живое. На нее было мерзко смотреть. Верзилов мельком глянул в ее сторону и словно оцепенел. Колода шлепнулась на стол.

— Пошло дело! Торопись, пока она горяченькая!

— Тьфу! — не утерпел Чарли. — Ее жареной-то жрать противно.

— Цыц! — подал голос и бугор. — Не мешайте людям…

Карты снова запорхали в руках вора. Колода склеилась. Филин выдохнул:

— Сними, обжора!

Грзплов полуоткрыл рот. Он еще сомневался, в нем было все поделено, и, нервно облизнувшись, зэк поискал сочувствия, надеясь отступить.

— Менжуешься, Степа? — ухмыльнулся Гнусков.

И тогда негнущийся палец Верзилова двинул несколько грязных листков с верха колоды. Еще через мгновение перед каждым из играющих легло по карте.

Степан заложил ладонь с картой за борт телогрейки, осторожно глянул и попросил, сосредоточенно рассматривая Филина:

— Дай еще!

Получил карту, с недоверием ее разглядывал, то поднимая, то опуская глаза, и произнес как-то неуверенно:

— Еще…

Верзилов собрал к переносице толстые складки, пытаясь справиться с непрошеной тоской, враз поменявшей его озабоченное лицо.

— Ну, ты, понтярщик, — подгонял почуявший неуверенность зэка Филин, — прокурора пригласить, чтоб подсчитал?

Гнус шнурком нырнул за спину Верзилова, прыснул в кулак:

— Олень, кто же на шестнадцати в светлую берет?!

Филин расслабленно потянулся, словно игра была сделана. Провел ногтем по клетке, крыса в прыжке попыталась поймать палец вора. Собственная его уверенность стала почти общей, и уже мало кто сомневался в исходе дела. То было не совпадение желаний, а гармония низменных страстей, когда люди, в общем-то презирающие Филина, были не против посмотреть на мучения своего товарища.

Карта перед вспотевшим Верзиловым. Чтобы скрыть желание отказаться от продолжения игры, Степан хлопнул по карте широкой ладонью так, что вздрогнул стол:

— Дай!

— На! — ощерился Филин, выставив напоказ четыре фиксы.

Верзилов прищурил глаз, медленно подвигал принятую карту из-за «спины» первой.

— Чо резину тянешь, Стена? — ткнул его в бок Гнус.

Верзилов наконец открылся и с глубоким выдохом положил перед вором карты:

— Уф. Очко.

— Соскользнул, везунчик!

Филина тоже лихорадило, и он почему-то сразу стал интересен Упорову. Вадим сел, и вся игра на нижних нарах оказалась перед его глазами.