Владимир Высоцкий - Черная свеча

Зэк цыкнул зубом, оглядел капитана, как неисправимого двоечника опытный педагог:

— Верный ленинец, борец за дело мира и торжество коммунизма! Специально вылез из шахты, чтобы занять место на капитанском мостике.

— Как? — счастливым голосом спросил капитана Сычева Дьяк. — Радио не надо. Газета такого не придумает.

Капитан усмехнулся, не теряя ровного тона, предупредил:

— Советую, заключенный Дьяков, не путать в дальнейшем приказ с приглашением. Будете наказаны.

— Не сомневайтесь, гражданин начальник: в следующий раз мы вам такое расскажем, про что и Никита Сергеевич не знает.

Сычев слегка покраснел, но в это время его окликнули:

— Гражданин начальник, вопрос позвольте задать? — над строем поднялась короткая, сильная рука.

Капитан глянул и увидел Хряка, чья всегда наглая рожа на этот раз выражала, нет, даже требовала сочувствия. Ничего хорошего от Хряка Сычев ждать не мог, потому кивнул Подлипову:

— Разберитесь, старшина!

И отошел от строя настолько, насколько его отпустило любопытство, принялся разминать пальцами папиросу.

— Чо надо, Свиньин? — зарычал Подлипов. — Если в карцер собрался — пиши заявление.

— Вопрос серьезный, гражданин начальник. Жизнь вот собираюсь начать новую. О партии думаю. Пока плохо, но надеюся.

— Спрашивай! — приказал Подлипов с угрозой.

— Ну, дойдем мы до сияющих вершин, ну, залезем на самую высокую макушку. Дальше что?

— Дурак! Будем жить при коммунизме. И плевать сверху на капиталистов.

— Вас куда девать, гражданин начальник?

— Меня? — старшина не потерялся. Был готов и ответил с холодной усмешкой: — Я, Свиньин, тебя и при коммунизме охранять буду. В зоопарке. А пока мы его построим, посидишь в карцере. Трое суток! Все! Откроешь рот — добавлю!

— Ежели ему «Интернационал» спеть хочется, тогда как?

— Дуплетом будете петь. Ключников. Тоже, наверное, попоститься захотел?

— Поститься? — Ключик замотал головой. — Упаси Господи, гражданин начальник. Я же — атеист.

— Что еще за масть объявилась? Почему не знаю?!

— Атеист, гражданин начальник… как бы вам проще объяснить. — Ключик сунул в рот палец и закатил глаза, а капитан Сычев подошел на шаг ближе, едва скрывая улыбку.

— Педераст неверующие — подсказал Жорка-Звезда, — Чо объяснять, когда любой грамотный человек знает.

— А! — обрадовался Подлипов. — То-то я смотрю, у тебя походка изменилась.

Ключик покраснел, принялся оправдываться беззлобно и как всегда лениво:

— Георгий шутит, гражданин начальник. Со мною все в порядке, походка от голода такая. Вы-то сами член партии?

— А то как же?! На такой пост всякого не поставят. У меня стаж с войны.

— Значит, и вы — атеист…

— Замолчи! Трое суток! А ну, подравняйсь! Вам только дай волю. Кого угодно из себя выведете. Атеисты, мать вашу так!

Упоров не прислушивался к разговорам, даже о побеге думалось без прежней страсти и интереса. Он смотрел мимо шевелящегося рта старшины, мимо расхохотавшегося капитана Сычева в сторону уходящей к горизонту чахлой колымской тайги, а видел тихую бухту и застывшую белую яхту. Члены экипажа совсем не похожи на тех, кто его окружает, просто люди, каких любит море: спокойные, сильные, без тайного умысла в глазах.

Медленно, грациозно, точно лебедь, яхта отходит от искусанного морской водой гранита пристани. Он без сожаления наблюдает за береговой толчеей, исчезающей из его новой жизни.

— Поднять паруса! Лево на борт!

— …Ты что, Упоров, глухой, чо ли?! — старшина Подлипов рассержен. — Пошли со мной! Спит стоя, лошадь!

— Яхту видел белую, — сознается зэк, — Кстати, куда мы идем?

— Ты хотел знать — куда тебя ведут? Начальство затребовало. Опять что-нибудь натворил или хочешь натворить. От тебя ничего другого не дождешься.

Подлипов достал из кармана спичку и, ковыряя в зубах, продолжал рассуждать:

— Забавный вы народ: каждый хуже говна, а мнит о себе, как о человеке. Помню, политические решили день рождения Маркса отметить. Собрались в кучу, говорили за бессмертное учение, потом один, злой такой, желтый, будто из задницы вылез, говорит — давай «Капитал» почитаем. И просят своего, как вроде секретаря ячейки, хоть и беспартийного: «Принеси-ка, Поликарпыч, „Капитал“, освежимся партийной мудростью». Поликарпыч икру заметал. Туда — сюда! Они все нахрапистые, принципиальные. Требуют! Выясняется — Поликарпыч двинул тот «Капитал» Копченому, а Копченый засадил Жорке-Звезде. Накрылся, одним словом, «Капитальчик». Били Поликарпыча. А ведь гнул из себя железного большевика. Сталину писал, мол, жертва — он. Ты, Упоров, ручки-то — за спину. Беседа — беседой, порядок — порядком.

— Спасибо за науку, гражданин начальник.

— Да чо там, — засмущался не ожидавший такого ответа Подлипов и, расправив под ремнем гимнастерку, добавил: — На то и поставлены, чтоб вас на путь наставлять.

Начальство знает все. Есть такое начальство, которое не только все знает, но и кое-что соображает, а главное — делает. Упоров не догадывался, что именно с таким начальством ему придется столкнуться. Сперва он подумал — буду крутить дело с грузом, и был сбит с толку неожиданно приятным предложением:

— Садитесь!

Команда поступила от полковника с холеным лицом и бакенбардами, придающими ему сходство с героями Гоголя. На вид полковнику было лет пятьдесят. Впрочем, когда постоянно видишь перед собой изможденные лица потерявших возраст людей, судить о возрасте тех, кто находится на другой ступени жизни, сложно. Скорей всего, полковник — много старше. Несомненно другое — он был главным в просторном, отделанном под мореный дуб кабинете начальника лагеря.

Упоров сел. От непривычной мягкости и удобства обтянутого коричневой кожей стула почувствовал себя беспомощным, а запах одеколона «Красная Москва» сразу выделил его собственный запах, оказавшийся до тошноты неприятным.

«Должно быть, они нюхают тебя, как кусок падали. Живой падали»! — зло подумал зэк, перестав принюхиваться, даже испытал что-то похожее на превосходство в кругу одинаково пахнущих людей он был сам по себе.

Полковник с бакенбардами отодвинул желтую папку, переместил взгляд на заключенного. Ощупью, белой ладонью без мозолей нашел золотой портсигар, достал папиросу, и сразу перед ним загорелась немецкая зажигалка расторопного Морабели. Он прикурил, продолжая рассматривать зэка через голубоватый дым.

— Вы действительно не принимали участия в убийстве старшины Стадника?

«Как же, как же, гражданин начальник, лично треснул в солнечное сплетение!» — протащил сквозь себя чистосердечное признание зэк и ответил, насупившись:

— Нет. Не принимал.

— Ваша мать была пианисткой, отец — боевой командир?