Владимир Высоцкий - Черная свеча

Зафесов, кивнув, без единого слова шагает за таможенником, еще держа палец на спуске…

Через три дня Вера Игнатьевна все рассказала мужу. Как на исповеди: с побудительными мотивами, но без раскаянья и надежды на прощение. Он слушал, потягивая из хрустальной рюмки теплый коньяк, издеваясь над своим рогатым оптимизмом. Илья Герасимович был уже седой, грузноватый чиновник, четверть века отслуживший на Колыме. Старый чекист ежедневно сталкивался с самыми низкими проявлениями человеческой натуры, имел опыт принятия самых беспощадных решений. Чему он мог удивиться? Измене совсем еще юной жены? Смешно! Ее просто не было.

И бандита Берадзе на чердаке дома тоже не было. Рекс успокоился, он уже больше не лает, задрав вверх морду.

Огорчало другое: в этой тихой, навсегда покидающей его женщине жило что-то до боли земное, настоящее, что нельзя почувствовать беспечно равнодушным сердцем служаки, но можно понять, потеряв…

Ее больше никогда не будет рядом. Полковник подумал о пистолете в левом ящике письменного стола, но открыл правый ящик и достал валидол. Ее больше никогда не будет…

Всю долгую безупречную службу Илья Герасимович бдительно стоял на страже своего сердца, не допуская его к решению человеческих судеб, оттого разум был по-хозяйски расчетлив, угодлив и жесток. Сейчас оно просило сделать исключение…

Утром следующего дня они прощались: Вера Игнатьевна улетала на материк к заболевшей матери.

Полковник проводил супругу к трапу самолета, склонив голову, поцеловал ее холодную руку.

Прошло две недели с момента отлета Веры Игнатьевны, и якут Иннокентий Чирков привез начальнику отдела по борьбе с бандитизмом Морабели кисть Вахтанга Берадзе. Непривычно трезвый, сосредоточенный охотник ответил на все вопросы дотошного Важи Спиридоновича, поставил свою подпись под протоколом, получил вознаграждение и, загрузив спиртом легкие нарты, умчался обратно в стойбище. Чья-то верная пуля нашла Иннокентия на спуске с перевала Шуктуй, но в Магадане об этом узнали только через полгода, когда труп охотника вытаял из-под снега, обглоданный голодными лисами.

Смерть Иннокентия успокоила Морабели: теперь он знал точно — кисть принадлежала Берадзе. Можно было со спокойной совестью сдать дело в архив.

Тем временем Вахтанг с Верой Игнатьевной соединили свои судьбы. Их обвенчал сельский священник, после чего молодые поселились высоко в горах, куда никогда, не ступала нога Закона. Вечером они трогали руками небо, утром опускали, руки в студеный ручей, и он уносил с охотой их небесное рукопожатие земным людям. Слов было по-прежнему мало, да и нужны ли слова в раю…

Пройдет тридцать лет, прежде чем она закроет глаза удивительному художнику и будет жить одна среди его картин, зажигая перед ними, как перед иконами, свечи. На стол Вера Игнатьевна ставит две чашки и две кружки. Она знает: он не мог ее покинуть, просто переменил состояние, разве в этом дело? Главное, что рядом…

Рулетка, запущенная недобрым гением Аркадия Ануфриевича Львова, продолжала крутиться, еще два участника игры, поставившие на один номер, разделили выигрыш пополам. Майор Лисин застрелился у себя дома в канун Великого Октября. Праздничная суета затерла кончину «человека без нервов» между торжественными собраниями и распределением премий за бдительную службу. В тот же день Тофика Енгибаряна выловили в глубокой яме общественного туалета.

Причину смерти установить не удалось: от него плохо пахло, да и кому охота возиться — праздник на носу!

Только любопытный Дьяк, прослышав про их трагическую кончину, умилялся, потчуя себя после баньки чаем:

— В аккурат, Ромео с Джульеттою, как по сказке, убрались. Во до чего людей любовь доводит…

И вдруг все ощутили беспокойство, словно каждому втихаря была обещана свобода. Хотя в натуральной жизни ничего подобного даже в намеках не значилось.

Вот, разве что Голос, возвратись однажды вечером из штаба, сказал: опыт бригады затребовали в Москву и не куда-нибудь, а в ЦК партии!

Вот и все. Делов куча — опыт затребовали. Шуму — не приведи Господи! Даже Дьяк, от которого никто никаких перемен не ожидал, и тот поменялся: хулиганить начал на старости лет, а по-лагерному — шутить.

В день какого-то святого, Никанор Евстафьевич никак его имя не мог вспомнить, подозвал Гарика Кламбоцкого, пошептал на ухо артисту со смешком. Гак обычно в деревне о девках гадости говорят. Артист было заартачился, но, натолкнувшись на то, что глядело из глубины крепкого черепа вора, неохотно дал согласие. Топор, просвистев в нескольких сантиметрах от крупного носа начальника участка, на половину лезвия ушел в сосновый столб подъемника. При этом все зэки сделали вид, что ничего не произошло…

Семен Кириллович стоял бледный, потерянный, с трясущимися руками, разглядывал кованое лезвие.

Вечером, перед концом работы, Зяма тронул начальника участка за рукав синей куртки, деликатно вроде бы тронул, а глядит со всей возможной наглостью на его упущенное будущее и то, чему положено было оскорбиться: самолюбие, сила, достоинство свободного человека промолчало, иначе говоря — изменило гражданину начальнику в такой безобидной ситуации.

— Что вам угодно, заключенный Калаянов?

— Принесешь десять пачек чаю и бутылку спирта. Держи деньги!

Сунул, будто нищему на рынке, сальные, игранные бумажки без настоящего шелеста настоящих денег. Они жгут громадные ладони Семена Кирилловича, но, вспомнив о топоре, он безропотно опускает бумажки в карман.

Вскорости зэки почувствовали: гражданин начальник менжанулся, его можно подоить, пока не прогнали.

Спас Кузнеца Фунт. Случайно, а может быть, и нет, Евлампий обнаружил за стеллажом очередную посылку. Он сказал бригадиру, протянув ему сверток:

— По-моему, Дьяк решил кончить Мамонта (к тому времени начальник участка обзавелся кличкой). Ты не возражаешь?

Упоров воздержался от разговора, разглядывая затушеванные загаром шрамы на поставленном чуть внаклон лице бывшего вора. Однако это не могло долго продолжаться, и он ответил вопросом на вопрос:

— А ты?!

— Я против!

Бригадир думал — настоящий Фунт все-таки умер, там, на Лебяжьем озере. Какой-то небесный шулер второпях затолкал в его изуродованную оболочку неуемного правдолюбца, с которым им там было трудно и здесь нелегко. Жизнь подарит ему одни неприятности.

Единственное спасение — вернуться на Лебяжье, где все может повториться в обратном порядке, если, конечно, в таких делах порядок есть…

— Что ты предлагаешь, Евлампий?

— С Дьяком надо кончать. Беру на себя, чтоб никого не втягивать в хлопоты по его похоронам.

Бригадир поверил, даже знал — он скажет именно так, еще до того, как фунт все произнес.