Игорь Голосовский - Хочу верить…

— Тогда уж рюмку коньяку…

Маша не ответила, и я умолк с безнадежным видом. Я никак не мог вести себя с ней просто и свободно. В голову почему-то лезли самые банальные и плоские фразы. Разговор не клеился. Маша была вежлива, и только. Я ее совершенно не интересовал. Выпив бокал шампанского, она спросила:

— Разве вам не нужно на работу? Вы можете пробыть здесь столько, сколько захотите?

Я объяснил, какая у меня работа.

— Вы журналист! — сказала Маша с уважением. — Какая интересная профессия! О чем же вы пишете?

— Только что, например, написал о подпольщиках Прибельска. Замечательные были люди! Впрочем, не буду рассказывать, сами прочтете в газете. Мой очерк скоро опубликуют.

— Нет, расскажите! потребовала она. В ее голосе мне послышалась настороженная нотка. Я попытался отшутиться, но Маша настаивала с упорством, которое меня немало удивило. Я достал из кармана копию очерка и протянул ей:

— Вот, если хотите… Я плохой рассказчик.

…Незаметно я наблюдал за ней, пока она читала.

Первые страницы она пробежала быстро, затем что-то привлекло ее внимание. Она вернулась к началу страницы и принялась читать вновь. Лицо ее помрачнело. Не дочитав до конца, Маша аккуратно сложила листки и протянула мне.

— Понравилось? — спросил я.

— Ничего, бойко написано! — Ее тон стал чужим, враждебным. — Однако, простите, мне пора…

Маша встала и направилась к выходу, не интересуясь, иду ли я за ней.

Мы остановились у ворот санатория, где она жила. Было уже очень поздно.

— Благодарю вас за помощь, — сухо сказала Маша.

— Я вижу что-то случилось, — ответил я. — Не спрашиваю что. Вы все равно не скажете. Пусть… Я не навязываюсь в знакомые, но мне обидно, что мы так расстаемся. Прощайте! — Я зашагал прочь.

Я был оскорблен. Взбалмошная девчонка! Я ругал себя за то, что ввязался в это знакомство. Получил щелчок — и поделом!

Но почему она вдруг так переменилась? Эта мысль долго не давала мне уснуть. Измученный, злой, я встал рано и побрел на пляж. Опять ярко светило солнце, и вчерашние юноши и девушки играли в волейбол, но все было другим.

Я разделся, бросился в воду и уплыл далеко в море. Вода не казалась мне холодной.

Что эта странная девушка увидела в моем очерке? Ночью я полчаса изучал страницу, которую она прочла дважды. Ничего особенного там не было.

В небе застрекотал железный кузнечик. Надо мной проплыл вертолет. Он летел низко. В окошке была видна голова летчика. Летчик высунулся и кому-то помахал рукой. Может быть, мне.

Через три дня я вернулся в Москву.

Василий Федорович, встретив меня в коридоре, сказал:

— Хорошо, что приехал. Иди, читай гранки.

— Как, уже набрано? — обрадовался я.

— Набрано, набрано, — ответил Василий Федорович. — Исключительно благодаря западногерманскому руководству. Серьезно! Фашисты опять зашевелились. Не мешает напомнить им, как мы их били. Твой очерк о подпольщиках как раз в жилу!

Внимательно посмотрев на меня, он прищурился и добавил:

— Ну и, кроме всего прочего, написано неплохо. Вполне на уровне.

Приятно было услышать это из уст ответственного секретаря. Василий Федорович был старым, опытным газетчиком. Во время войны работал во фронтовой печати. Он был скуп на похвалы и до сих пор обычно ругал мои материалы на летучках или, что еще хуже, обходил их презрительным молчанием.

Я взял в отделе гранки и, спустившись этажом ниже, в пустой конференц-зал, принялся читать свой очерк. В напечатанном виде он показался мне чужим, более солидным, чем в рукописи, и в то же время убийственно скучным, растянутым и неуклюжим.

Прежде всего я отметил места, которые были исправлены или сокращены. Мне, разумеется, показалось, что это сделано неудачно и что очерк стал еще хуже, чем был.

Но радость моя была слишком велика, чтобы потускнеть от подобных мелочей. Я держал в руке пачку влажных, пахнущих типографской краской гранок — шестьсот строк, два газетных подвала и не мог от них оторваться. Моя фамилия крупным шрифтом будет поставлена вверху.

Вверху, а не внизу!

Я три года работал в газете. Мои заметки и статьи публиковались более или менее регулярно, хотя и не очень часто. Но все это был информационный материал. А теперь принят к печати мой первый настоящий очерк. Я вспомнил, как уговаривал Василия Федоровича послать меня в Прибельск, как убеждал его, что справлюсь с заданием, как боялся провалиться и вернуться ни с чем, и почувствовал себя победителем.

Расписавшись на гранках, я отнес их секретарю и спросил:

— Не знаешь, на какое число запланировано?

— На воскресенье, — буркнул он, не поднимая головы от стола.

Я вернулся в отдел, достал из стола пачку читательских писем, накопившихся за время моего отсутствия, и принялся сочинять ответы. Но мысли мои были далеко. Перед глазами мелькал газетный лист с моим очерком. Интересно, как его заверстают? Двумя подвалами на третьей и четвертой полосах или «стояком» на четыре колонки?

Запечатав конверты и надписав адреса, я пошел домой.

С легким шорохом падал снег. Мне было странно, что еще вчера я купался.

О Маше я не вспомнил ни разу с того момента, как вернулся в Москву. Изредка в памяти всплывали неясные картинки: берег моря, девушка, сходящая со скалы, шахматная фигурка, зажатая в смуглой руке, — но эти видения скользили мимо, не задевая меня.

— Наконец-то ты приехал. А тебе тут раз пять какая-то девушка звонила. Уж не зазноба ли? — встретила меня мама.

— Какая девушка?

— Не знаю, телефон оставила. — Мама протянула телефонную книжку. На первой странице был записан незнакомый номер.

В тот же вечер я позвонил.

— Алло, — услышал я женский голос. — Вам кого?

— Не знаю, — ответил я. — Меня просили…

— Это Алексей?

— Да.

— С вами говорит Сапожникова.

— Какая Сапожникова? — Сообразив через секунду, что разговариваю с Машей, я закричал, прикрыв трубку рукой: — Это вы, Маша? Я не узнал вас! Здравствуйте, Маша!

— Здравствуйте, — ответила она так отчетливо, словно стояла рядом. — Вы простите, Алексей, что я побеспокоила вас… Наверно, вы очень заняты?

— Нет, я не занят, — сказал я. — Вы не думайте, Маша, я очень рад, что вы позвонили!

— Мне нужно с вами встретиться. Это возможно?

— Конечно, Маша. Куда мне приехать?

— Я буду ждать вас возле метро «Краснопресненская» через полчаса. Это не слишком быстро?

— Нет, я ведь живу рядом. Я обязательно приду, Маша.

Раздались короткие гудки. Я бросился к зеркалу. На меня, вытаращив глаза, смотрел взъерошенный человек с оттопыренными ушами и синим, небритым подбородком. Бриться было некогда. Я влетел в комнату, вытащил из шкафа груду белья, выдернул чистую рубашку и непослушными руками завязал галстук.