Игорь Голосовский - Хочу верить…

Орлова-Грибакина провела меня в небольшую комнату. На круглом столе стояла швейная машинка. На диване белели бумажные выкройки.

— Извините за беспорядок, — сказала Орлова. — Спешу мужу рубашку сшить, пока мой отпуск не кончился. В понедельник уже на завод. Я на заводе работаю нормировщицей. Вы, наверно, с избирательного участка, агитатор?

Довольно путано я изложил цель своего визита.

— Вы пишете об этом? — сказала Вера Давыдовна. — Но чем же я могу вам помочь? Ведь я не была в подпольной организации, даже не слышала о ней. Я просто не сдала в комендатуру радиоприемник, спрятала его в детской коляске в сарае и по ночам ловила Мосиву, а немецкий офицер, живший в нашем доме, подсмотрел и отвел меня в гестапо. Вот и все. Мне было шестнадцать лет… Утром меня выпустили…

— Расскажите об этом подробно, — попросил я.

…Трудно жилось в ту страшную пору шестнадцатилетней девушке. Вере приходилось заботиться не только о том, чтобы достать еду для себя и для больной матери, но и о том, как бы не привлечь внимания немецких солдат, падких до молоденьких девочек. Выходя из дому, Вера куталась в черный платок, но ей не удавалось спрятать большие карие глаза, смотрящие настороженно из-под платка, и часто она едва уносила ноги от чересчур бесцеремонных «кавалеров» в зеленых шинелях.

Единственная отрада осталась у Веры — радиоприемник. Его купил отец перед войной. Когда вышел приказ сдать радиоприемники, Вера гостила с матерью в деревне, отец был уже на фронте, а потом пришли немцы, так и остался приемник. Тайком от матери Вера спрятала его в сарай, провела туда электрошнур и стала по вечерам слушать Москву.

25 сентября 1942 года, дождавшись темноты, она пробралась в сарай, ощупью отыскала оголенные концы провода, присоединила их к вилке приемника. Вспыхнул зеленый огонек и заговорщицки подмигнул ей. Девушка медленно крутила рычажок настройки, пока не услышала знакомые позывные. Москва!

В этот момент со скрипом распахнулась дверь. Луч фонаря ударил Вере в глаза. Она зажмурилась, ослепленная. Кто-то схватил ее за шиворот и выволок из сарая. Это был обер-лейтенант, живший в их квартире.

Вера покорно отправилась с ним в комендатуру.

— Тебя расстреляют! — злорадно сказал немец. — Пу-пу!

Он сделал круглые глаза и изобразил пальцем, как в нее будут стрелять. Вера равнодушно отвернулась. Она была так оглушена случившимся, что даже не боялась…

Ночь она провела в коридоре комендатуры, где ее допрашивали и раза два ударили по щекам. На рассвете ее вместе с тремя незнакомыми девушками усадили в крытый грузовик и отвезли в тюрьму. Здесь она снова долго стояла в длинном, полутемном коридоре лицом к стеке, со сложенными за спиной руками, как ей велели. Потом зазвенели ключи, и надзиратель с обрюзглым, сонным лицом молча втолкнул ее в камеру.

Вера огляделась удивленная. Она до сих пор совсем не так представляла себе тюремную камеру. Здесь не было деревянных нар, не было сочащихся сыростью каменных стен. В окне, правда, чернела решетка, но этим и ограничивалось сходство с тюрьмой. Вера находилась в обыкновенной, даже довольно уютной комнате. На окне висели кружевные чистые занавески, посредине стоял стол, накрытый вышитой скатертью. На столе стояла фарфоровая ваза, только цветов в ней не хватало. В простенке висело овальное зеркало, а под ним была тумбочка. На тумбочке стояли флаконы и разноцветные коробочки. На полу была постелена шерстяная домотканая дорожка. В углу у стены помещалась кровать с пружинной сеткой, накрытая голубым ватным одеялом. На кровати сидела мододая, красивая женщина с пышными рыжеватыми волосами, небрежно заплетенными в длинную толстую косу. На женщине был ситцевый халат и тапочки на босу ногу. Губы ее были накрашены. Во рту торчала дымящаяся папироса.

Когда дверь захлопнулась, женщина медленно встала, подошла к Вере и, поглядев на нее скучающими зелеными глазами, лениво, нараспев произнесла:

— Вот мы и с пополнением. Откуда ты, прелестное дитя?

— Вы кто? — ошеломленно спросила Вера.

Женщина улыбнулась одними губами. Глаза ее остались холодными и равнодушными.

— А ты кто?

— Меня забрали за приемник, — сказала Вера. — А вас за что? Вы тоже заключенная или здесь работаете?

— За приемник? — удивленно переспросила женщина. В глазах ее зажегся интерес, который, впрочем, тотчас погас. — Ну, располагайся, — сказала она и вернулась на свою кровать. Легла, сбросив тапочки, и подложила руки под голову.

Медленно тянулись часы. Вера села в угол прямо на пол, поджав ноги и сжавшись в комок. Ее бил озноб.

Когда стемнело, открылась дверь и вошел надзиратель, держа в вытянутых руках поднос. На подносе стояли две тарелки.

Надзиратель осторожно опустил тарелки на стол и сказал:

— Пожалуйста, ужинать. После этого он ушел.

— Ешь, — не поворачивая головы, сказала женщина. — Я не хочу.

Вера, поколебавшись, подошла к столу. В одной тарелке оказался борщ на мясном бульоне, а в другой — тощая куриная нога и немножко риса. Все это было так необычно, что Вера не выдержала и спросила:

— Здесь всех так кормят или только вас?

— Только меня! — раздался с кровати сердитый голос.

— А почему?

— Потому что я не такая дура, как другие! — Женщина встала и подошла к Вере. Ее красивое лицо, смутно белевшее в полумраке, исказилось от злости. — Да, да, и нечего так на меня смотреть! Жизнь дается один раз, а после смерти все равны и чистые и нечистые!

Круто повернувшись, она отошла к окну и прислонилась к стене, скрестив руки на груди.

— Вот ты, к примеру. Москву, наверно, по радио слушала. И собой, конечно, восхищалась. Дескать, вот какая я храбрая, не боюсь проклятых оккупантов. Ну, и чего ты добилась? Завтра тебя расстреляют, и не спасет тебя твоя Москва! Понимаешь? Расстреляют! А разве ты жила? Тебя хоть целовал когда-нибудь мужчина? Ты — знаешь, что такое любовь, семья? Ты кормила грудью ребенка? Ничего этого ты не видела и теперь уж не увидишь. Дуреха!

— Раз вы такая умная, почему же вы здесь, а не на свободе? — язвительно спросила Вера.

— Я буду на свободе! — буркнула женщина. — Я-то еще буду, а вот ты нет!

— Ну и пожалуйста! — сдавленно ответила Вера, с трудом удерживаясь от внезапно подступивших слез. — Не нужна мне такая свобода!

Она направилась в свой угол и села на пол, закрыв лицо руками.

— Ты плачешь? — спросила женщина. — Ты лучше не плачь, а скажи им завтра: так, мол, и так, простите меня ради бога, глупой была, неразумной, а теперь поумнела. Что хотите прикажите, сделаю, только не убивайте… Может, они тебя и помилуют.

Вера промолчала. Рыдания рвались наружу. Она всхлипнула и закусила губу. Стало совсем темно. Вера долго плакала и незаметно для себя уснула. Когда она проснулась, под потолком тускло горела желтая лампочка. С кровати доносились стоны. Женщина лежала на животе, свесив голову вниз. Ее рыжая коса расплелась и рассыпалась по подушке.