Игорь Голосовский - Алый камень

О своем первом муже Наташа никогда не вспоминала, во всяком случае при Егорышеве. Ему хотелось думать, что она забыла Матвея. Но в глубине души он знал: нет, она не забыла! Она не рассказывала Егорышеву о своих неудачах. Не приглашала порадоваться вместе с ней ее успехам. Всеми своими радостями и горем, мечтами и сомнениями она делилась с Матвеем. Она старалась совершать только такие поступки, которые мог бы одобрить он…

Егорышев это видел. Ему было больно. Но со временем боль притупилась. Со дня гибели Матвея прошло девять лет. Егорышеву стало казаться, что никакого Матвея на самом деле не было. Он существовал лишь в воображении Наташи.

Но этот человек, которого не было, нарисовал картину. Картина существовала. Она почему-то находилась на даче, приобретенной Долговым у неизвестного лица… Когда была нарисована картина? Как она попала на дачу?

Матвей Строганов вернулся из небытия.

…Рассвет застал Егорышева на шоссе. Он ушел довольно далеко от города, и ему пришлось ловить попутную машину. Он часа два добирался до дома, пересаживаясь с трамвая на автобус и с автобуса на метро.

Наташа стояла на балконе. Егорышев увиделееснизу и помахал рукой. Она его не заметила.

Стиснув зубы, Егорышев вытерпел пытку в тесном лифте, открыл дверь своим ключом и вошел в квартиру. Солнце давно взошло, но в прихожей и в столовой горел свет. Значит, Наташа вернулась ночью… Она была здесь одна, а Егорышев мотался где-то за городом! Выругав себя, он постучал в ее комнату.

— Да, — сказала Наташа с балкона.

Он не любил выходить на балкон, так как чувствовал себя на такой высоте маленьким и беспомощным. Он остановился в дверях и вопросительно посмотрел на Наташу.

— Долгов купил дачу у Лебедянского, — сказала Наташа.

— У Лебедянского? — удивился Егорышев. Этого он никак не ожидал и сразу понял, почему Долгов не хотел сказать ему об этом. Евгений Борисович Лебедянский был заведующим административно-хозяйственным отделом Управления лесного хозяйства и непосредственным начальником Егорышева и Долгова.

— Нужно поехать к нему и узнать, где он взял эту картину, — продолжала Наташа. — Ты не мог бы съездить сегодня?

Она казалась спокойной, даже чересчур спокойной, но Егорышев видел ее дрожащие губы и понимал, как обманчиво это —спокойствие.

— Конечно, я могу съездить, — ответил он. — Но, понимаешь, сегодня воскресенье, нужно ехать к нему домой, а я не знаю, где он живет.

— Я узнала у Долгова. Лебедянский живет на площади Восстания в высотном доме, — сказала Наташа. Она подошла к Егорышеву и, нахмурившись, посмотрела на него снизу. — Пожалуйста, поезжай, Степан. Ты не сердись на меня, но я не знаю, что может означать эта картина, как она появилась, все это слишком важно.

— Я скоро вернусь, не волнуйся, — ответил Егорышев. — Ты завтракала? Я все выясню, вот увидишь.

Наташа проводила его до дверей. Он тоже не завтракал, ему хотелось есть. По дороге к метро Егорышев зашел в кафе-автомат, опустил в щель жетоны и проглотил два бутерброда с колбасой, даже не почувствовав их вкуса.

Он размышлял о том, как объяснить Лебедянскому цель своего визита. Не рассказывать же всю историю Строганова и Наташи.

Так ничего и не придумав, Егорышев вошел в подъезд высотного дома и, поднявшись на лифте, позвонил. Лебедянский открыл ему. Это был сухощавый рослый человек лет пятидесяти, с узким горбоносым лицом, пронзительными черными глазами и острыми скулами, туго обтянутыми коричневой кожей.

Он имел репутацию неплохого руководителя. Был строг, но не высокомерен, в обращении прост и приветлив. Жена Лебедянского умерла в Ленинграде во время блокады, он жил один.

— Степан Григорьевич, какими судьбами! — сказал Лебедянский. — Если вы любите кофе, то вы пришли вовремя. Я как раз собирался завтракать.

— Я только на минуту, — ответил Егорышев и вошел в прихожую. — Извините, что я вас побеспокоил… Но мне очень нужно выяснить… На даче у Долгова… То есть на вашей бывшей даче есть картина… Ее нарисовал Матвей Строганов. Не могли бы вы сказать, как эта картина попала к вам?

Лебедянский удивленно поднял густые черные брови.

— Дело в том, что Строганов мой друг, и я хотел бы, таким образом, узнать о его судьбе… То есть не о судьбе… Потому что он давно умер, но… В общем вы понимаете… Это важно для меня, — сбивчиво объяснил Егорышев.

Евгений Борисович задумался, глядя мимо Егорышева. Потом лицо его стало любезным. Он улыбнулся, кивнул и сказал:

— Да, да, припоминаю… Действительно там была такая картина. Но я понятия не имею, откуда она взялась

— Как же вы не знаете? — растерянно спросил Егорышев.

— Очень просто. Дача мне досталась по наследству от одного дальнего родственника, и, когда я стал владельцем, картина уже висела там… Ее, по-видимому, приобрел мой родственник. Вот он мог бы вам все объяснить, но этот человек, к сожалению, умер три года назад… Теперь вы сами видите что я бессилен вам помочь.

— Да, — ответил Егорышев. — Конечно… Разонумер…

— Вы войдите в комнату, сейчас кофе будем пить, — улыбаясь, сказал Лебедянский, но. Егорышев еще раз извинился и распрощался с ним.

Когда он ехал домой, снова захотелось есть, и он пожалел, что отказался от кофе. Кроме того, интересно было бы посмотреть, как живет Лебедянский. Сотрудники, которым приходилось бывать у него, говорили, что Евгений Борисович большой чудак. У него нет ни кровати, ни стола. Обедает он в столовой, а спит в большом старинном мягком кресле, не снимая халата и тапочек. Эта привычка осталась после Ленинграда, когда Лебедянский спал так в ожидании очередного налета или артобстрела… Он часто приглашал к себе сотрудников, играл с ними в преферанс. Егорышева он ни разу не приглашал, потому что тот не умел играть в преферанс…

Наташа открыла дверь, как только Егорышев вышел из лифта.

— Ничего не удалось узнать, — сказал Егорышев, сняв пальто. — Понимаешь, Лебедянскому дача досталась по наследству от какого-то родственника, картину приобрел этот родственник, теперь ничего нельзя выяснить — он умер…

— А как фамилия этого родственника? — спросила Наташа.

— Не знаю… Я просто не стал этим интересоваться… Это теперь не имеет значения…

— Напрасно ты не спросил, — тихо сказала Наташа и ушла в свою комнату.

— Зачем нам его фамилия? Он же умер и все равно ничего не расскажет, — проговорил Егорышев ей вслед.

Всю ночь Егорышев проворочался на своем диване. Наташа тоже не спала. В ее комнате горел свет. Утром, взглянув на жену, Егорышев расстроился. Наташа осунулась, возле ее губ прорезались морщинки.

— Нельзя же так, — ласково сказал он, взяв ее за руку. — Я все понимаю, но зачем же мучать себя?