Дэвид Гудис - Любимая женщина Кэссиди

Очередь пассажиров медленно двигалась мимо собиравшего билеты Кэссиди. Автобус заполнялся, наконец все места были заняты, кроме одного. Стоя у дверцы, Кэссиди увидел, как через турникет прошел последний пассажир. Это был Хейни Кенрик.

На Хейни была широкополая темно-коричневая шляпа с заткнутым за ленту ярким оранжевым пером. Он был одет в двубортный темно-коричневый костюм, казавшийся почти новым. Розовая физиономия лоснилась — последние полчаса он явно провел в парикмахерской. Хейни широко улыбался, подходя к Кэссиди и предъявляя билет.

Кэссиди проанализировал его улыбку. Она выражала преувеличенное веселье мужчины, проведшего ранние утренние часы за бутылкой виски. Похоже, Хейни принял достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым.

Кэссиди покачал головой:

— Нечего тебе тут делать, Хейни.

— Да смотри, вот билет. Еду в Истон.

— Зачем тебе в Истон?

— Да вот, думаю обработать сегодня городок.

— Для торговли вразнос нужен автомобиль, — возразил Кэссиди. — Где твой автомобиль? Где товар?

Хейни призадумался на секунду. Потом сказал:

— Ну и что? Осмотрюсь, изучу спрос.

Кэссиди заметил, что наблюдавший инспектор подходит послушать, в чем дело. Понял, что против билета Хейни не поспоришь, велел себе смириться и сказал:

— Ладно, садись.

Проследовал за Хейни в автобус и приказал себе позабыть про него. Представить Хейни просто одним из пассажиров. Уселся на место водителя, толкнул рычаг, закрыв дверь. Потом повернул ключ зажигания и запустил мотор.

Тут позади послышалась какая-то возня, и он, глянув через плечо, увидел, что Хейни теснит пожилую леди. Она гневно на него смотрела и тыкала двумя пальцами назад, указывая на единственное свободное место сзади. Хейни ее игнорировал и неуклюже, но достаточно быстро двигался, чтобы сесть прямо позади водителя. Леди, негодующе качая головой, направилась в заднюю часть автобуса.

Кэссиди вывел автобус со станции, проехал на запад по Арч к Брод-стрит, свернул направо, направляя машину в густой утренний поток автомобилей. Когда автобус остановился на красный сигнал светофора, заметил проплывшую мимо струйку дыма. Оглянулся, увидел во рту Хейни длинную толстую сигару.

— Ну-ка, давай гаси.

— Курить запрещается?

Кэссиди указал на печатную табличку над ветровым стеклом. Проследил, как Хейни тычет сигару зажженным концом в пол, стряхивает пепел и осторожно сует сигару в нагрудный карман.

— Почему курить запрещается? — полюбопытствовал Хейни.

— Такое правило у компании, — объяснил Кэссиди. — Есть и другое: во время движения автобуса с водителем разговаривать запрещается.

— А теперь слушай, Джим, я кое-что надумал...

— Потом поделишься.

— Это нельзя откладывать.

— Придется отложить.

Загорелся зеленый, перед автобусом вывернул “остин”, и Кэссиди нажал на тормоза.

— Джим...

— Иди к черту!

— Джим, чего ты злишься? Я думал, мы все уладили вчера вечером.

— Я тоже так думал. А теперь ты начал день с новой дискуссии. Я на работе, Хейни. Не хочу, чтобы меня отвлекали во время работы.

— Я только хотел сказать...

— Заткнись, — приказал Кэссиди. — Просто сиди и заткнись.

Автобус вилял из стороны в сторону в плотном и беспорядочном параде автомобилей и грузовиков, которые двигались к северу по Брод-стрит. Маневрирование было трудным и тонким делом, требовавшим от Кэссиди полной сосредоточенности и постоянных манипуляций пневматическим тормозом. У машин, особенно у маленьких, была привычка выскакивать перед автобусом, обогнав его справа, внезапно останавливаться перед ним, без конца его беспокоя, как акулы-убийцы, шныряющие по бокам неуклюжего огромного кита. Этот участок пути был головной болью всех водителей истонских рейсов. Тащиться на север вверх по Брод-стрит — все равно что вдевать разлохмаченную нитку в игольное ушко: такое же нервное занятие.

Автомобили всегда осложняли Кэссиди жизнь. В иные моменты он испытывал искушение долбануть какого-нибудь паразита, помяв одно-другое крыло. Единственным приятным местом на Брод-стрит ранним утром оставался перекресток с бульваром Рузвельта, где оживленное движение прекращалось.

Кэссиди миновал бульвар, провел автобус через “зеленую улицу” светофоров, повернул на Йорк-роуд, пересек городскую границу. Теперь ехать было легко. Он пустил автобус на сорока, и тот гладко катился по широкому белому бетонному хайвею по направлению к Дженкинтауну. Сквозь шум мотора слышалась болтовня пожилых леди, смешки, восклицания, а время от времени нытье детей.

Сзади донесся гудок, Кэссиди взял чуть-чуть правее. Услышав еще гудок, глянул в зеркало заднего обзора и увидел, как вывернулся автомобиль, обгоняя автобус слева. Машина проехала, но Кэссиди задержал взгляд в зеркале, потому что отчасти там был виден Хейни, а в руке у него была фляжка. Он увидел, как Хейни отвинтил пробку, поднял фляжку, сделал длинный глоток.

Он слегка повернул голову и сказал:

— Спрячь фляжку.

— Выпивать запрещается?

Кэссиди ждал, когда Хейни уберет фляжку.

— Не вижу никаких табличек, — объявил Хейни.

— Убери эту чертову фляжку, или я остановлю автобус.

— Ладно, Джим. Никаких возражений.

Хейни сунул фляжку во внутренний карман пиджака. Автобус добрался до вершины холма и начал спускаться вниз по извилистой, бегущей меж ярко-зелеными склонами дороге. Солнце окрашивало асфальт в белый, а поля в желтовато-зеленый цвет. Ведущая вниз дорога была гладкой и хорошо огороженной. Сделав очередной поворот, автобус продолжал путь по ровному хайвею.

— Джим, мы вполне можем поговорить.

— Я сказал, не сейчас. Не здесь.

— Это важно. Я целую ночь не спал, думал об этом.

— Чего тебе надо, Хейни? Какого черта ты хочешь?

— По-моему, мы с тобой можем друг другу помочь.

— Слушай, — сказал Кэссиди, — ты мне только одним можешь помочь. Не забивай мне уши.

В зеркале заднего обзора можно было увидеть жирное, розовое от массажа лицо Хейни. Он потел, воротничок рубашки промок. Во рту торчала незажженная сигара, которую он жевал.

— Ну, все в твоих руках, — продолжал Хейни. — Можешь уладить так или иначе.

— Что уладить?

— Ситуацию.

— Нет никакой ситуации, — сказал Кэссиди. — Нет вопроса. По крайней мере, с моей стороны.

— Ошибаешься. Ты даже не представляешь, как ошибаешься. Я тебе говорю, ты вляпался в кучу неприятностей.

Это просто разговор, не имеющий никакого значения, сказал себе Кэссиди. Но опасения охватили его, не отступали, и он услыхал свой собственный вопрос:

— Каких неприятностей?

— Самых что ни на есть паршивых, — заявил Хейни. — Когда женщина начинает тебя ненавидеть. Когда у нее на тебя настоящий зуб. Вот я сижу в одной комнате с Милдред. Она сидит на кровати. Разговаривает вслух, как будто одна в комнате и рассуждает сама с собой. Начинает по-всякому тебя обзывать...