Иржи Грошек - Реставрация обеда

В четырнадцать лет я решил озвучить свое чувство ритма, чтобы не петь хором. Ведь, находясь в подобном обществе, ты не можешь стоять с отсутствующим видом, без соответствующей справки, как у Иоганна Мошки. И либо должен голосить вместе со всеми, либо – аккомпанировать. Иначе к тебе появляется масса вопросов от компетентных организаций…

– Вы знаете, почему помидор красный?!

– Он как нельзя лучше олицетворяет чувство долга!

– Кто?! Помидор?!

– Нет! Чувство долга – олицетворяет цвет помидора! Потому что он частичка красного знамени!

– Кто?! Помидор?!

– Тыква…

– Ответ неправильный! А что вы думаете о зеленом цвете?

– Путь свободен – можно ехать!

– Размечтались…

И компетентные организации не выпускали меня за пределы города Биш, с такими неадекватными чувствами. Поэтому приходилось их развивать на соответствие обществу. То есть учиться, учиться и аккомпанировать, как завещал мне Большой брат, который заходил в шестьдесят восьмом году и изрядно нагадил на моей малой родине. Наверное, у него были проблемы с желудком. Впрочем, у кого их не было…

Чувству ритма я отдавался, играя на ударной установке. Петь на родном языке не решался, дабы не ляпнуть про священный помидор чего-нибудь лишнего. А престарелый капельмейстер изображал в нашем ансамбле недостающие духовые инструменты. «Кам ту-гезааа!!!» – орали мы, что в микрофон, что без микрофона, и капельмейстер в определенный момент делал «ффшшших!» – на аккордеоне, мастерски раздувая меха. «Там, та, та, тааам! Ффшшших! Там, та, та, тааам! Ффшшших!»

Подобными глупостями я занимался лет десять, изредка предполагая, что напишу об этом роман и назову его «Камтугеза». Но время шло, и в двадцать пять – я сократил свои амбиции до повести, а в тридцать – уже чувствовал себя на рассказ с подагрой. Поскольку чем дольше живешь, тем меньше желаний. И в конце концов мечтаешь о стакане воды, который тебе подадут перед смертью. Во всяком случае – так говорят… Чувство со временем выглядит, как старое полупальто, побитое молью. Которое жалко выбросить и – вышло из моды. Изредка ты достаешь его из кладовки, кряхтя напяливаешь на себя и красуешься на потеху молоденьким девушкам, пуская от умиления сопли. Ты говоришь: «Мадам, – шаркая ножкой, – мадам, позвольте вас пригласить на романтический танец», – а на тебя хихикают, потому что, честно сказать, ты давненько не редактировал себя перед зеркалом. Да еще и вырядился, как старое чучело, в непонятное чувство…

Когда в двадцать восемь лет я устроился на работу в качестве администратора танцевального зала – ходил ко мне на дискотеки такой плясун. Исполнять балетные номера для умирающего лебедя с песочным отверстием. Его не устраивали тихие ретроспективные вечера «Для тех, кому за тридцать». И он потрясал своими чувствами, как старый экскаватор, размахивая ковшом больше для устрашения, чем со смыслом. Поскольку уходил с дискотеки вдвоем с одышкой и никогда – с молоденькой танцовщицей. А ей вначале надо показать сто пятьдесят баксов, а потом уж и прыгать, и проявлять эмоции. Но скорее всего у этого плясуна не было иностранных денег, а только чувства, что для мужчины в его возрасте просто смешно, когда он рассчитывает тряхнуть «ковшом». Вот мне в двадцать восемь – еще отдавались почти что за просто так. За право пройти на дискотеку по контрамарке. И не хлопотно, и с перспективой – на абонемент…

В первый, третий и пятый раз – я выписывал этот абонемент на сходное имя. Такое же развлечение было у Македонского с Александриями… Но то ж города, а это ж – дамы. Поэтому я разделял всех своих бывших жен на четненьких и нечетненьких, ради удобства, и присваивал им порядковые номера. Получался – каталог кораблей из «Илиады» Гомера…

«Прима» – считала, что сон – лекарство от всех невзгод. Первую половину дня она мирно дрыхла, вторую – рассказывала, что видела во сне. В конце концов эти половинки у нее перемешались, и Прима стала воспринимать меня как фантом. Думала, что семейная жизнь – это грезы, а наяву я – причудливая сволочь… Когда мы расстались – она спала…

«Секунда» – выкуривала пачку «Житан» минут за сорок и выпивала бутылку вина – еще быстрее. После чего ей был необходим спарринг-партнер для тренировочного боя. Я выстоял против нее целых восемь «раундов», покуда в суде нам не сказали – «брек» и развели по разным углам жизни. Предполагаю, она до сих пор жалеет, что не завершила нашу встречу нокаутом…

«Терция» – обучала меня английскому языку, а я, как полагается, прогуливал уроки. Не приходил домой ночевать, выдумывая объективные причины. Что съемки видеоклипов надо обязательно проводить ночью, поскольку в это время – аренда студии на пятьдесят процентов дешевле… Был отчислен за неуспеваемость…

«Кварта» – все время думала о перспективах. Как станет вдовой, как меня похоронит, и в каких это будет тапочках. Мысли о будущем не давали ей покоя, поскольку по моему некрологу – Кварте оставалось все имущество. И когда в сороковой раз она переспросила – какого размера обувь я ношу, мне ничего другого не оставалось, как сделать ноги. Да и Бог с ним, с имуществом…

«Квинтилия» – заботилась о моем здоровье. Не разрешала: пить пива больше одною литра в день; общаться с посторонними дамами по телефону; курить без перерыва; есть острое, соленое, перченое и копченое; общаться с посторонними дамами без телефона; распоряжаться самим собой по собственному усмотрению… Вот я и подумал – а для чего мне такая оставшаяся жизнь?!

В десять лет Иоганн Мошка решил заменить мне дядю, которого никогда не было. Смастерил по такому случаю черный цилиндр и заявил, что приехал из Франции. «Ты знаешь, – вкрадчиво сообщил он при встрече, – что я скончался в прошлом году и оставил тебе большое наследство?» Разумеется, я и понятия об этом не имел. «Ггрррьяяяя, ррррьяяяя-ррррьяяяя-ррррьяяяя!..» – стал таинственно напевать Мошка и продолжал «рррьякать», покуда я не отдал ему читательский билет за номером один. Правда, б обмен на черный цилиндр и завещание. Другого способа избавиться в тот день от новоявленного «дядюшки» не существовало… А похоронили Мошку осенью, и я присутствовал на церемонии в его цилиндре. «Завещаю вам – всё!» – такова была последняя воля Иоганна Мошки…

В городе Биш проживали два признанных писателя. Почти ежедневно они собирались в одном месте, чтобы культурно провести время. Только у них ничего не получалось – обязательно напьются и морду друг другу набьют. Остальные писатели в городе Биш считались непризнанными, поэтому им приходилось тихо наблюдать за «монстрами» и обсуждать свои наблюдения. Подобный кошмар назывался – «Литературным объединением». «Все поэты – онанисты!» – декларировал первый признанный. «Все прозаики – извращенцы!» – пропагандировал второй. И можно было не разделять какую-то позицию, но никто не отваживался возражать обоим…