Juan Bas - Таверна трех обезьян (пер. Е.Антропова)

Бальтасар Грасиан обдумал расклады. Королевы безусловно старше двоек, поэтому каре королев следует присвоить старшинство, затем пойдет каре двоек и на последнем месте – две пары, которые обладают большей ценностью, чем одна, но менее значимы, чем три одинаковых карты.

– Монсеньор Филиберто, карты говорят мне, что вы проиграли, и именно вас ожидает порка розгами.

Грасиан велел Конрадо и Анджелине вернуться за свои парты, и поставил Филиберто рядом. Дети замерли в ожидании.

– Мальчик для порки! Пожалуйте ко мне.

К Антону никогда раньше не обращались подобным образом, но он мигом сообразил, что клирик зовет именно его, боязливо поднялся с табурета и пересек комнату.

– Одно то, что вам не придется претерпеть сие бичевание на плоти своей, должно повергнуть вас в стыд и смущение, – сообщил Грасиан наказанному близнецу. – И то, что я вынужден покарать невиновного за ваше прегрешение, ибо не смею возвысить руку на ваши княжеские седалища, должно послужить вам поводом задуматься, вызвать глубокое раскаяние за содеянное.

Священник спустил с Антона штаны до самых щиколоток, повернул его спиной, заставил опереться руками о стол.

Грасиану все это совершенно не нравилось. Подобная нелепость стала следствием упрямства неаполитанских вельмож: они настаивали на необходимости телесных наказаний, но при этом никто не имел права тронуть волоска на бесценных головах их отпрысков. А иезуит Грасиан, будучи человеком в высшей степени практичным и осторожным, счел неблагоразумным перечить капризам персон, облеченных властью, как бы ни были они несуразны, вроде упомянутого. И он добросовестно выполнял свой долг.

Ореховый прут десять раз просвистел в воздухе, оставив десять красноватых полос на тощих ягодицах мальчика для порки.

Близнецы глазели на экзекуцию, разинув рот от восхищения, глаза Анджелины блестели от возбуждения.

По окончании порки Антон подтянул штаны и возвратился в свой угол. Ребенок не издал ни звука, но по щекам его катились крупные слезы, и он чуть-чуть обмочился.

– Можешь постоять до конца занятий, если хочешь…

Грасиан не особенно гордился собой в это мгновение… Но вскоре мысль о том, что он, благодаря своему находчивому и гибкому уму, изобрел новую карточную игру, принесла ему умиротворение.

Вечером Бальтасар Грасиан поспешил к дружескому камельку, где частенько бывал; общество собиралось на улице Ниньо де ла Гуарда, в нижнем этаже жилища дона Луиса де Гонгоры-и-Арготе, некогда прославленного поэта, а ныне монаха и владельца тайного игорного дома; страсть дона Луиса к азартным играм не являлась секретом при дворе.

Там, после совместного распития вина из Себрероса, Грасиан, разгоряченный обильными возлияниями, поведал своим собутыльникам о навеянной основными правилами примы игре, которую он только что придумал, решая свои педагогические проблемы.

На той вечеринке остроумие новой игры восхитило и очаровало не только Кеведо, но далее самого Гонгору, не говоря уж о хромом Понферраде, доверенном управляющем игорным домом поэта. В те далекие времена, когда Понферрада верно служил своему королю, корсарствуя у Антильских островов, голландский пират изувечил его абордажной саблей, так что теперь одну ногу от колена ему заменяла деревяшка.

Доподлинно известно, что они играли до рассвета в простейший покер на четырех картах – число четыре показалось им вполне уместным; а учитывая необычные обстоятельства, которые привели к рождению новой игры, они решили окрестить ее «асоте», то есть – розга.

Известно и то, что великий Кеведо, не поднимавшийся из-за стола даже за тем, чтобы справить малую нужду, и облегчаясь в цветочную вазу, которую ему услужливо подставлял менее великий Понферрада, проиграл состояние, поставив против Гонгоры: каре валетов культераниста в пух и прах разгромило тройку королей консептиста, и это, естественно, только укрепило ненависть последнего к своему сопернику.

Потребовалось еще целое столетие, чтобы пары, двойные пары, тройки и покер, которые выдумал Грасиан (комбинация «кварта» впоследствии получила наименование «масть» или «цвет»), нашли дорогу в Англию, а оттуда – в американские колонии; благодаря добавлению существенно важной пятой карты игра обогатилась могущественным фуллом, разнообразными стритами и спасительным сбросом.

Что касается Антона, мальчика для битья, его работа, «выгодная и важная», как он хвастался на мосту торговцу селедкой, не продлилась и недели.

Княжеские дети Катандзаро постоянно пакостили, а Антон получал за них сполна по первое число, пока язвы на ягодицах не подсказали благую мысль, что пора заменить его другим бедолагой. Протекция Кеведо, одного из вероятных отцов ребенка, при посредничестве его близкого друга Грасиана, не принесла мальчику никакой выгоды, поскольку, нарушив уговор, его развеселая мамаша так и не отдала ему обещанные пол-мараведи за каждую дюжину розог.

Комната была идеально квадратной, и больше ничего идеального в ней не было. Она ждала меня, лежа на кровати. Знаю, я вернулся с большим опозданием; но это всегда непросто – вернуться, а сегодня оказалось труднее обычного. Она дремала, вернее, спала как убитая. Я счел это добрым знаком. Томительное беспокойство, которое является непременным спутником долгого ожидания, когда близкий вам человек возвратится из преисподней, запросто может завершиться ночным кошмаром. Она – это Марлена, моя куколка.

Косой закрыл кассу и обесточил главный рубильник, с помощью которого запускалась карусель. К этому часу буднего дня детей на ярмарке уже почти не осталось: темнело и начинало холодать – самое время. Его помощник отправился поужинать и явится, по меньшей мере, через час. А шестерка шефа придет за скудной мздой не раньше, чем через два, к тому же пьяный в дымину.

Косой спорым шагом преодолел ту жалкую сотню метров, что отделяла его от фургончика Санти; по дороге он молился, чтобы сегодня вечером этой грязной свинье пришла охота снова сыграть с ним.

Я обогнул постель, с которой свешивалась изящная ножка, обтянутая черным нейлоном, контрастно оттененным серебристыми фалдами халата. Я снял пиджак и небрежно бросил его на пол. Вытащив из-за пояса заряженную «беретту», я положил ее на столик рядом с транзистором, который сообщал:

«…Температура у подножия Тибидабо тринадцать градусов, влажность воздуха – семьдесят восемь процентов. Точное время – двадцать два часа. По сообщению…»

Я крутил и крутил настройку, наконец зазвучала подходящая музыка. Мне не хотелось слушать сводку новостей, пока. Все было нормально: легкий толчок и дело пошло, как по маслу. И тут охраннику взбрело в голову проявить геройство, и он схватился за кобуру. Я от всего сердца надеялся, что пуля из девятимиллиметрового «парабеллума», которую мне пришлось всадить ему в брюхо, не окажется смертельной.