Juan Bas - Таверна трех обезьян (пер. Е.Антропова)

– Фулл, три дамы плюс два туза.

Она мне не поверила. А я был готов держать пари, что поверит: она обладала особым чутьем, безошибочно распознавая блеф. Меня осенило, что она проиграла умышленно, чтобы как можно скорее покончить с хвостом, тянувшимся с прошлой игры. А если так, то она, очевидно, была весьма заинтересована перейти к ставкам более лакомым.

– Ты победил. На что теперь хочешь сыграть? Надеюсь, ты не удивишь меня столь пошлым предложением поставить на кон, ляжем мы в постель или нет… Не говоря уж о том, что результат, возможно, разочарует нас обоих, – сказала она нарочито вызывающе. Прекрасная ведьма вновь прочла мои мысли.

– Ты намекаешь на то, что я могу и проиграть?

– Этого я не говорила… но все возможно.

Я решительно обхватил ее голову и привлек к себе, приблизив губы женщины к своим. Она едва ответила на поцелуй, это верно, лишь на миг пропустив мой язык в глубину рта, затем она отстранилась.

– Прости, если я неправильно тебя понял. Я не собираюсь навязываться, – я выглядел до смешного церемонно.

– Нет, не в том дело, – она снова улыбнулась и погладила меня по щеке, обезоруживая. – Но не спеши так… Прежде я хочу сыграть еще раз. Нет ли здесь чего-нибудь, что тебе приглянулось? – она обвела широким жестом предметы, что нас окружали. – Возможно, я поставила бы какую-нибудь вещицу, если тебе она понравится?

– Не считая тебя?

– Не считая меня… На это нет необходимости играть, дурачок. Подтверждение того, что ночь завершится в ее объятиях, ввергло меня в эйфорию. Я окинул взглядом загроможденную комнату. Глаза мои задержались на механической безделушке, на трех обезьянках.

– Ты рискнула бы сыграть на музыкальную шкатулку? На трех обезьян? Кажется, ты ими очень дорожишь?

– Верно. Они у меня уже давно… Но для того, чтобы я согласилась, тебе следует тоже поставить что-нибудь ценное.

– Что угодно… Деньги? Пять тысяч песет устроят?

– Твою душу.

– Мою душу? – я расхохотался. – Каким образом? Как Фауст? Ты – дьявол?

– Конечно. А ты до сих пор не понял?

– И что ты собираешься делать с моей душой? – я шутил, но мне снова стало немного не по себе.

– Не знаю… Сначала я извлеку ее из твоего тела… а потом, возможно, найду ей применение…

Женщина обняла меня и долго целовала, умело и страстно. Однако, она остановила мою руку, уже скользнувшую ей под юбку.

– Итак, ты играешь?

– Разумеется. И рассчитываю сорвать банк. Мне очень нравятся три обезьяны, моя душа дорого тебе обойдется, голыми руками меня не возьмешь. Мне хочется иметь шкатулку, чтобы она отныне всегда напоминала об этой ночи… и о тебе.

– Тогда начнем. Я тоже постараюсь изо всех сил. Я хочу выиграть и сохранить трех обезьян.

Происходящее доставляло мне изысканное наслаждение и воспринималось как грандиозный пролог того, что я предвкушал и надеялся пережить физически с этой восхитительной женщиной в постели. Она блефовала, я блефовал, и мы подняли ставки невообразимо высоко, имея на руках простые пары. Мы показывали чудеса проницательности, стремясь проникнуть в мысли друг друга, выискивая уязвимые места противника, использовали тактику неожиданную или обманную.

Наши шансы сравнялись на втором круге. Последний я только что проиграл и метнул кости для финального торга. В открытую легли черная семерка и красная восьмерка.

– Тройка черных от красной.

Она поверила. Тройка была. Она оставила три черных на столе и выбросила две кости втемную.

– Тройка черных от туза.

Удивляло, что она лишь незначительно повысила ставку. Ведь она прекрасно понимала, что я прикупаю до покера, поскольку шансы выстроить эту комбинацию были весьма приличными. Туза не оказалось. Я во второй раз перебросил в закрытую те же самые две кости.

– Покер черных плюс дама.

Я медленно подвинул к ней стаканчик: под ним находились еще одна черная и дама – мне удалось получить нужный набор. Она колебалась мгновение, посмотрела мне прямо в глаза и согласилась. Теперь, чтобы обосновать повышение, ей требовались король, туз или черная. Пятьдесят на пятьдесят, не так уж плохо. Оставив на виду покер черных, она перебросила единственную оставшуюся кость втемную и придвинула ко мне стаканчик, не заглянув под него.

– Поднимаю.

Если я посмотрю сдачу, мне придется метать снова. Я верил в удачу, по моим расчетам шансы в пятьдесят процентов вполне позволяли идти на повышение. Интуиция подсказывала мне, что под чашечкой непременно скрывается туз или черная; поскольку я их пока не видел, то имел право вслепую поднять ставку без повторного хода: никто из нас не ведал, что под стаканчиком. Это было рискованно, но я поддался искушению:

– Еще поднимаю.

– То есть, в игре туз или черная?

– Справедливо. Не доверяешь своей сдаче?

– Не настолько… Не верю.

Она вертикально подняла стаканчик: всего-навсего красная восьмерка: я проиграл.

– Ладно, сдаюсь. Я остался без трех обезьян и без души. Поступай с ней, как тебе заблагорассудится, но довольно играть, согласна?

Перед тем, как заключить ее в объятия, я еще раз взглянул на красную восьмерку и перевел взгляд на лицо женщины… Прежде, чем наши губы сомкнулись, меня вновь посетило неприятное чувство тревоги и отвращения, как раньше, когда я слушал музыку трех обезьян… Эта красная фишка и лицо доньи Марии с выражением странным, бесчеловечным, застывшим, словно стеклянный глаз пианиста, стали последним, что я видел и что помню о той ночи.

Я рассказал эту историю и говорю, а точнее, думаю – ибо из всего, что дано человеку, у меня осталась только способность мыслить – в полном мраке, оторванный от всего мира. Я ничего не вижу, не слышу и не ощущаю. Тем не менее, каким-то неведомым способом, отличным от обычных механизмов, которые служат человечеству для познания мира, мне стало известно, что я обитаю в одной из трех обезьян, и что я – не знаю, как лучше выразиться, – дух, заключенный в ней.

Но такого не может быть. Несомненно, это всего лишь моя фантазия, порождение рассудка, еще живого, однако пребывающего в состоянии клинической комы. Вероятнее всего, в конце злополучной игры с доньей Марией со мной случился инсульт или что-то вроде. Вполне логичное объяснение, и, признаюсь, оно меня несколько утешает, ибо если это так, то в любой момент – надеюсь, он наступит в скорейшем времени – я умру, и мой мозг перестанет функционировать.

Или я, наконец, очнусь, и кошмар прекратится.

Но довольно часто я совершенно отчетливо «чувствую», что заключен в оболочку обезьянки, что я обезьяна – неужели другие несчастные тоже томятся в фигурках двух музыкантов? – и это бестелесное существование разума вне времени и пространства продлится вечно, пока не будет уничтожена шкатулка, а может, и после того. Я несчетное количество раз представлял, как ее пожирают языки пламени!