Норберт Ниман - Школа насилия

Только на тебя, Надя, это не производит впечатления, ты стала почти невидимой в массе остальных. Каждый раз, когда мне кажется, что я наконец поймал твой неизменно серьезный взгляд, я убеждаюсь — ты смотришь сквозь меня, ты смотришь сквозь всё. Как будто перед тобой вообще ничего нет.

И Мёкер смотрел сквозь меня, здесь, в бывшем Комитете госбезопасности. Но так, словно хотел мне показать, за кого он меня принимает. Во всяком случае вряд ли стоит недооценивать его личный вклад на первой фазе эскалации, в среду утром. Я заглядываю в венецианское окно музейного вестибюля. Этот мрамор досоциалистической эпохи являет собой более чем разительный контраст с остальным зданием, с линолеумными полами и желтыми обоями, решетками на всех дверях и окнах, открытой кабельной электропроводкой и старыми неуклюжими батареями. Трудно представить себе более угнетающую атмосферу. Все в основном сохранено в первоначальном виде. В вестибюле устроена экспозиция, документирующая этапы Мирной революции. Ситуация была гротескной, для меня вполне подходящей. Фриц Мёкер солдатским тоном докладывал о захвате Комитета 4 декабря 1989 года. Рядом с ним стояла официальный экскурсовод из Гражданского комитета Лейпцига, деловая, скромная, запуганная. А я с развернутой газетой обретался в хвосте группы и наблюдал и слушал спектакль, словно некая реинкарнация офицера госбезопасности. Конечно, наш добрый Фриц уже отказался от идеи задействовать меня как преподавателя в своем молодцеватом курсе истории. Вместо этого он беспощадно экзаменовал оберегаемых овечек по всем разделам выставки. О, эти строгие глаза за увеличительными линзами никелированных очков! ОД — оперативные действия, КПЗ — камера предварительного заключения, КК — конспиративная квартира, ЛОК — личный оперативный контроль, господин Мёкер. Дважды два — четыре. Факты скукоживаются в задание для тестов и контрольных работ. Не знаю, какую цель он преследовал. Думаю, это была абсурдная, параноидальная попытка вдолбить поколению подростков, которые даже ему внушают все больший страх, мысль, сформулированную Гражданским комитетом: «Знакомство с экспозицией помогает посетителю осознать ценность свободы и демократии». И все присели на задние лапы и сорвали зло на мне. Я оказался подходящей кандидатурой. Сначала они пытались действовать как можно осторожнее. Но все-таки я уверен, что Мёкер что-то заметил. Я думаю, он терзался сомнениями, обязан ли, или не обязан вмешаться. С одной стороны, он бы с удовольствием строго отечески пожурил и призвал к порядку нарушителей спокойствия, с другой стороны, весьма желательно, чтобы они устроили мне взбучку. Не мытьем, так катаньем, видимо, он так рассудил. Мы ведь все для него малые дети, а он экс-марксист и неоконсерватор, и весь опыт и все аргументы на его стороне. В итоге он проигнорировал промежуточные эпизоды тогдашних событий. Мы осматривали стенд с экспонатами из спецлаборатории, фальшивые бороды, парики, очки, ватные животы, чемоданы со стандартными комплектами одежды для оперативной личной маскировки (ОЛМ), когда кто-то со всей силы наступил мне на ногу, так что я громко вскрикнул. Немного позже, перед витриной с консервами из так называемой кладовой запахов, я получил пинок под колено и едва устоял на ногах. Кроме меня, никто не шелохнулся. Мёкер невозмутимо продолжал свой мрачный доклад, не запнувшись ни на секунду.

И конечно, обеспокоенные коллеги тут же последовали его примеру. Демонстративно проигнорировали все дальнейшие инциденты. Школьники, разумеется, этим воспользовались. Они слишком хорошо понимали, что им в принципе предоставлена полная свобода отмщения. Они проверяли на ощупь, как далеко могут зайти, пядь за пядью отодвигая границы дозволенного. Меня это, конечно, не смутило. Я не отступил ни на миллиметр. И противостояние ужесточилось. Все новые мальчики и девочки объединялись в группы, настроенные против меня. Лишь несколько человек присутствовали в них неизменно. В том числе Дэни Тодорик и Амелия Кляйнкнехт. И Марлон Франке, и даже Наташа Обермайер. Они толкали меня в спину, наступали на ноги, пинали, под конец кто-то даже ткнул меня кулаком в живот. На прогулках по центру они чуть ли не сбивали меня с ног. Когда мы осматривали за городом Памятник битвы народов, они однажды взяли меня в кольцо. Кто-то плюнул в меня. Попал в шею. Вчера, незадолго до отправления на Новую территорию ярмарки, они попытались выпихнуть меня из трамвая. Я успел удержаться, но так ударился головой о стояк, что из носа пошла кровь. На ярмарке я зашел в туалет, чтобы умыться. Вслед за мной ввалилась команда школьников, человек пять-шесть. Я влетел в кабину, заперся, дождался, пока они ушли. Но, как всегда, я сразу же двинулся за ними по пятам. Я ничего не предпринимал, просто находился поблизости. Останавливался, когда они останавливались, следовал за ними, когда они пытались от меня отделаться, держал постоянную дистанцию в несколько метров. Все это происходило без всякой спешки, так сказать, безмолвно. А коллеги, как говорится, смотрели и не видели и действительно ничего не слышали.

С тех пор я испытываю к ним только презрение. При виде их меня начинает тошнить. Эту трусость, предательство, которое они совершают по отношению не ко мне, но к себе самим, своей профессии. Они боятся, боятся за свою шкуру. Даже Кристель Шнайдер, которая годами пыталась бороться с трусостью, поддалась. Конечно, они никому не желают зла, они хотят только, чтобы их оставили в покое. С тридцати лет они мечтают о пенсии. Никогда прежде я не разделял так страстно желания подростков набить морду кому-нибудь, любому взрослому. Никогда прежде я не сумел бы так хорошо проследить, как в мозгу школьника возникает импульс к открытому насилию. Это некий акт проявления искренности, сопротивления лицемерной безобидности. Проблема в том, что этих ханжей нельзя атаковать. Они неприкосновенны, их вроде как нет на месте. Драться с ними — все равно что лупить кулаками по воздуху. Значит, находятся другие цели, которые подворачиваются более или менее случайно. В данном случае это я. Я предоставляю себя в их распоряжение. Я говорю: избейте меня. Эти люди даже ни разу не получили наказания. Возьмите меня вместо того, чтобы искать кого-то, кто в принципе ничем не заслуживает вашей ненависти. Так я требую удовлетворения, бросаю им вызов, Надя. Это моя победа, если угодно. Чтобы они не пренебрегли мной как жертвой.

Не в последнюю очередь по этой причине я надеюсь, что сегодня уже не встречу никого из так называемых коллег. Например, теперь. Я пересекаю площадь у церкви Св. Фомы. За церковью стоит Бозехауз, где находится Музей Баха. К счастью, маловероятно, что они торчат там после пяти вечера. Ага, вот. Впереди по Рыночной площади метрах в двухстах от меня проходят Спайс-герлы. Но где я найду остальных? То есть более узкий круг противников? Компашку, которая снова сплотилась вокруг тебя, Надя? В которую ты забилась и прячешься? Где ты, Надя?