Бен Окри - Голодная дорога

Долгая тишина повисла после маминой речи. Нищая девочка прекратила гладить папину ногу. Я расплакался. Папа закурил сигарету и налил себе еще огогоро. Он дал немного нищей девочке. Она отпила. Папа допил то, что осталось. Девочка закашлялась.

— Вы слышите меня? — спросила Мама.

— Она принцесса, — сказал Папа. — Они шли семь дней, чтобы попасть на мою вечеринку. Я не приглашал их, но они пришли. Река не течет по новому руслу просто так. Дорога дала им послание для меня. Разве ты не видишь, что они посланцы?

— Какое у них послание? — спросила Мама.

— Какое ваше послание? — спросил я у них.

Все нищие посмотрели на меня.

— И где ваш старший? — спросил я, вспоминая свою встречу в баре.

Папа посмотрел на меня.

Нищая девочка встала. Другие переменили позы. Затем, не говоря ни слова, взяв с собой увечья и раны, но оставив отвратительные запахи, они вышли из комнаты. Девочка уходила последней. Она внимательно на меня посмотрела, потом на Папу и закрыла за собой дверь. Я слышал, как они топчутся у нашего фасада. В отдалении залаяли собаки. Светлячки, москиты и мотыльки погибали на столе и на полу, убитые, по-видимому, запахами в комнате. Папа размеренно пил, покачивая головой туда и сюда, словно находясь в глубоком сне. Мама наклонилась, шлепнула себя по ноге, выпрямилась и тихим голосом сказала:

— Нищие принесли блох и оставили их, чтобы они нас кусали. Это их подарок. Ты сумасшедший, мой муж.

Я никогда не слышал, чтобы Мама говорила так грубо. Она пошла и села на кровать. Папина рана кровоточила. В глазах его было напряжение, челюсти двигались. Затем он сказал:

— Когда-то они были великими людьми. Голод увел их из их царства, и сейчас дорога — их единственный дворец. Я построю им школу. Я научу их работать. Я буду учить их музыке. Мы все будем счастливы.

Мама вышла, принесла немного воды и продезинфицировала комнату. Жидкость, которую она густо разбрызгала по всей комнате, ударила мне в ноздри. Мама поменяла простыни. Папа сидел с сонными глазами, с грубой порослью на лице, кровь стекала по щеке и капала на плечо его разорванной рубашки. Затем пришла Мама, обработала рану и залепила ее пластырем. Она пошла и легла на кровать. Папа еще долго что-то пьяно бормотал. Он говорил, что построит дороги в поселке, говорил о своих планах строительства, которые должны поднять в людях боевой дух, о том, что миру нужно вдохновение, говорил о моряках без кораблей, священниках без храмов, королях без дворцов, боксерах без противников, еде без животов, чтобы ее съесть, богах без единого человека, который бы в них поверил, мечтах без мечтателей, идеях, которые никто не может использовать, о людях без пути. Для нас в его речах не было смысла. Свеча почти догорела. Он встал и, все еще что-то бормоча себе под нос, пошел и лег на пол рядом со мной. От него пахло, как от большого животного, истощенного слона, и это был запах переизбытка энергии, переизбытка надежд и противоречий. Он бормотал что-то неразборчивое и вскоре заскрипел зубами. Когда он уже глубоко заснул, свеча ярко разгорелась и пламя затрепетало, как будто папин сон снабдил огонь кислородом. Мама встала с кровати, попросила меня передвинуться, и затем она сделала нечто очень странное. Она села верхом на Папу и стала его бить. Она била его по лицу, в грудь, отбивала маниакальный ритм на его животе, колотила и мутузила его изо всех сил, все время вскрикивая тихим устрашающе-монотонным голосом, не останавливаясь ни на секунду, как только позволяли руки.

— По-моему, я сломала кулаки о его челюсти, — сказала она.

Папа не шевелился. Мама глядела на него, спящего с открытым ртом.

— Почему это так, что когда я счастлива, крысы умирают одна за другой на полу, — сказала она.

Я молчал.

— Иди спать на кровать, — скомандовала она мне.

Затем она задула свечу и тихо улеглась рядом с Папой в ветреной темноте нашей комнаты. Вскоре я услышал ее сон. Мир перевернулся. Ночь заполнила комнату и накрыла нас, заполонив пространство светлыми духами, бывшими духами животных. Вымершие птицы стояли у папиных ботинок, красивый зверь с гордыми глазами, чья шкура отливала золотой пылью, стоял над спящими телами Папы и Мамы. Над кроватью, где я лежал, обозначились контуры дерева. Это было древнее дерево, его ствол был голубым, сок бриллиантовых оттенков тек вверх по его ветвям, сгустки света сверкали на его листьях. Я улегся горизонтально в его сложно переплетенный ствол. Темнота передвигалась; через нашу комнату проходили вымершие племена. Они шли по новым дорогам. Они шли уже три сотни лет и теперь появились в нашем ночном пространстве. Мне не нужно было их воображать. Впервые в жизни я понял, что невидимое пространство вошло в мое сознание и растворило часть внешней оболочки моего бытия. Ветер нескольких жизней подул мне в глаза. Эти жизни тянулись далеко назад, и когда я увидел великого короля мира духов, смотрящего на меня через открытые двери моих глаз, я понял, что меня влекут многие вещи. По-видимому, из-за того, что в нас скрыто столько всего, так важно содружество ближних. Та ночь оказалась ночью вестей. Утром я проснулся рано и увидел одно из посланий прямо на полу. Мама и Папа, крепко обнявшись, спали. На мамином лице были долгие дорожки от слез. Я снова заснул и когда проснулся, солнце было уже теплым, папины ботинки исчезли, и Мама оставила для меня на столе апельсин.

Нищие, которые напились вина Мадам Кото, ночью излили ярость своего голода. Они сломали столики, сорвали вывеску Мадам Кото, разбили окна и в конце концов устроились в недостроенном доме на краю леса. Обитатели улицы были недовольны. Мадам Кото послала партийных громил прогнать нищих. Я видел, как увечные нищие, однорукие, одноглазые, безногие, врассыпную шли по дороге, в полном смятении, в синяках, побитые. Они собрались под деревьями, поглядывая на бар Мадам Кото, вооруженные патетически выглядевшими палками. Они представляли из себя жалкую армию. Я не пошел в бар. Я видел, как Мадам Кото сидит снаружи, на высоком стуле, окруженная проститутками и громилами. Нищие оскорбляли меня, когда я шел мимо.

Придя домой, я увидел, что дверь закрыта. Адэ играл на разбитом фургоне политиков. Он выглядел похудевшим и был счастлив увидеть меня. Он рассказал мне, как приехал фургон партии богатых и стал разгонять нищих. Но нищие снова возвращались. Была большая драка, и осталось много раненых. Адэ говорил хрипло, и его голос был слабым. Солнце нещадно палило в тот день. Куры лежали без движения на перекрестках. Собаки были ко всему безразличны. Мы играли возле фургона, услышав крики у бара, побежали смотреть, что там такое, и увидели, как громилы снова избивают нищих.