Бен Окри - Голодная дорога

— Почему? Что они сделали для тебя?

— Ничего.

— Тогда почему?

— Потому что, по крайней мере, они думают о простом рабочем человеке.

— Они думают о нем, и это все, что они делают.

— В моем баре запрещены разговоры о политике, — надменно сказала Мадам Кото.

— Вы мудрая женщина. Политика может испортить бизнес, — сказал Папа.

— Они все продажны. Они все воры. Про Партию Богатых все знают, что они воры. Но они и не притворяются.

— НИКАКОЙ ПОЛИТИКИ!

— Но я не буду голосовать за них…

— НИКАКОЙ ПОЛИТИКИ!

— Они имеют…

— НИКАКОЙ ПОЛИТИКИ!

— Деньги и…

— НИКАКОЙ ПОЛИТИКИ!

— Власть. Они могут помочь. Если ты поддерживаешь их, они поддержат тебя. Они предлагают тебе контракт. Бедному человеку надо что-то есть.

Мадам Кото встала и отобрала у плотника его котелок.

— Вы разве не слышите меня? Я сказала: НИКАКОЙ ПОЛИТИКИ!

Плотник умолк. Мадам Кото вышла. Двое мужчин продолжили выпивать. Папа повернулся ко мне.

— Чему тебя учили сегодня в школе?

— Про Парк Манго и Британскую Империю.

— Они тоже продажны, — сказал плотник.

Папа затих. Мотыльки и мухи кружили в воздухе бара. Плотник заметно опьянел и продолжал говорить одну и ту же фразу. Папа налил и мне пальмового вина, и я выпил. Папины глаза покраснели. Плотник продолжал обвинять весь мир. За окнами птица настойчиво выводила свою руладу. Я тоже запьянел, плотник то и дело впадал в молчание, затем начинал новую речь, останавливался и в итоге положил голову на стол. Вскоре он захрапел. Папа тоже напился и стал медленно укачивать себя.

— Очень хорошее пальмовое вино, — громко произнес он.

Плотник встрепенулся, осмотрелся вокруг и снова завалился спать. Папа начал свою речь.

— Политика не помогает дружбе, — сказал он.

Плотник не двигался. Когда Папа допил пальмовое вино, он, покачиваясь, встал, подошел к плотнику и потрепал его по плечу. Плотник очнулся и стал мотать головой, как птица. Его глаза были осоловевшими.

— Дружбой не поможешь политике, — сказал Папа.

— Все они продажны, — заключил плотник, опустив голову на стол.

Папа вышел на задний двор.

— Мадам Кото, мы уходим, — объявил он.

— Доброй ночи.

Папа тоже что-то пробормотал в ответ и уже у порога сказал:

— Пошли-ка домой.

И так мы оставили это место на краю реальности, сказочную страну, которую никто не мог увидеть, и пошли домой в шатающейся ночи.

Когда плотник закончил возведение стойки, какая-то сказочность ушла из бара. За стойкой Мадам Кото расположила стул, пластиковые чашки для мелкой сдачи, ведро с супом и большие тыквины вина. Она была очень деловитой. Плотнику было заплачено частично деньгами, а частично вином. Он был уже изрядно пьян, и когда я появился, Мадам Кото старалась его прогнать. Он не двигался с места и продолжал требовать вина. Он говорил, что для него важно напиться как следует по окончании работы. Мадам Кото укоряла его за то, что он постоянно пил во время работы, что стойка слегка скособочена на сторону и производит впечатление неустойчивости.

Но плотник был непроницаем для критики. Мадам Кото продолжала подзуживать его, а плотник продолжал пить. Голубая муха утонула в его стакане, и он флегматично пил, цедя вино сквозь зубы, бормоча свои ответы Мадам Кото и жалуясь на то, как мало она ему заплатила. Стойка заняла много места. В баре приятно пахло свежей древесиной. На полу валялись гвозди и стружки, которые плотник не захотел подметать. Мадам Кото отказалась принести ему еще вина. Тогда он попросил меня сбегать за водой.

— Я пьянею и от воды, — сказал он.

— Не приноси ему воды, — распорядилась Мадам Кото.

Она села за свою только что выстроенную стойку, и ее массивное тело как клин втиснулось между стенкой и деревом. Она обозревала все хозяйским глазом. Плотник уснул. Она обмахнула стол метлой. Плотник поднялся, прошел во двор, и вскоре мы услышали, как он мочится и пукает. Мадам Кото выскочила за ним, я — за ней, и мы увидели, что он писает прямо на горящие дрова. Она тут же схватила стоявшую рядом метлу и стала дубасить его по шее, и он побежал, продолжая писать и безумно хохоча. Она преследовала его по всей улице. Я вошел вовнутрь и сел в угол, а через какое-то время вернулась Мадам Кото, с капельками пота над верхней губой. Она бросила метлу возле глиняного котла и сказала:

— Я пойду прилягу. Если кто-нибудь придет, зови меня.

Она вышла. Я слышал, как она расправляется с мокрыми дровами, ругая плотника. Затем я перестал ее слышать. В баре стояла жара, но запах свежеобструганного дерева был сладкий и успокаивающий. Мухи спиралями кружились в воздухе. Я заметил на стене плакат с рекламой кока-колы. Это была картинка с полуобнаженной белой женщиной с большими грудями. Вбежали ящерицы, остановились на полу посредине бара, поприветствовали меня, кивнув, и когда я им ответил, побежали дальше. Я лег на скамейку и начал отходить ко сну.

Я проснулся, когда мужчина в грязной одежде забежал в бар, неся в руке один тапок. Он ринулся в дверь на задний двор, потом обратно, и в панике встал посреди бара, мечась из стороны в сторону. Затем он вытащил носовой платок, вытер лицо, и умоляюще на меня посмотрел.

— Где я могу спрятаться?

— Зачем?

— Меня ищут люди.

— Почему?

— Из-за политики.

— А вы политик?

Он смутился.

— Из этого дома можно выйти на дорогу через задние дворы?

— Я не знаю.

— Если я дам тебе денег, ты поможешь мне?

— Зачем?

— Ты что, болван, что ли? Ты что, хочешь, чтобы они убили меня?

— Нет.

Он опять что-то сказал, но тут мы услышали грубые голоса, приближающиеся с улицы. Голоса толпы. Они шли прямиком к бару. Мужчина потер руки, зажав тапок между ладоней, побежал в одну сторону, потом в другую, сказал «Боже, спаси меня» и взял меня за руку. Я указал ему на заднюю дверь. В благодарность он отдал мне свой платок и исчез. Я никак не мог понять, что это был за платок. Он был отвратительный и такого цвета, каких не бывает на земле. Я пошел и выбросил его на заднем дворе.

Когда я вернулся, голоса были уже около занавеси. Некоторые из людей ушли дальше по улице, крича и пререкаясь. Затем двое мужчин с голыми торсами и крепкими мускулами, вошли в бар. Они направились прямо ко мне. Я уже где-то их видел. Один из них приходил к нам в комнату вместе с лендлордом. А другой был из тех громил, что бессмысленно дрались на нашей улице. У него была перевязана голова. Оба они возвышались надо мной. У того, что с повязкой на голове, были грубые и страшные ноздри, которые расширялись и дергались, когда он дышал. У другого были большие губы и маленькие глаза.

— Где мадам? — спросил тот, что с повязкой.

— Я не знаю.

— А ты кто?