Бен Окри - Голодная дорога

— Правда ли, — спросил один, — что Мадам Кото сейчас держит в баре проституток?

— Я об этом слышал.

— И что она вступила в эту партию?

— Не совсем так.

— А как же?

— Они просто обещали ей контракт.

— За что?

— За то, что она будет устраивать их митинги и празднования.

— Вот увидишь, какой богатой она станет.

— Она уже богатая.

— Откуда ты знаешь?

— Люди говорят, что она собирается покупать автомобиль.

— Автомобиль?

— И проводить электричество.

— Электричество?

— И она платит наличными за тюки шелка.

— Тюки шелка?

— Зачем это?

— Чтобы шить платья для партийных людей.

— Как она все это устроила?

— Она знает, чего хочет.

— Друг мой, все мы знаем, чего хотим, но кто из нас это имеет?

— Это правда.

— Она наверняка использует колдовство.

— Или джу-джу.

— Или она вступила в тайное общество.

— Или все вместе.

— Плюс еще кое-что.

Они притихли. Они размышляли об этой ночи, своей жизни, о всем нашем районе, безнадежно погружающемся в бедность. Один из них вздохнул.

— Почему жизнь такая, а?

— Я не знаю.

— У одних людей всего слишком много, и их собаки едят еду лучшую, чем мы, а мы все страдаем и продолжаем молчать, пока не умрем.

— И даже если мы не молчим, то кто нас будет слушать, а?

— Бог, — сказал один из них.

Остальные замолчали. Ветер дул над нами, принося с собой пыль, обрывки газет и неизбежность дождя.

— Случится день, когда произойдет тихое чудо и Бог сотрет с лица земли всех злодеев.

— Время Бога самое лучшее.

— Я мечтаю, что время Бога и наше когда-нибудь должны соединиться.

— Бог лучше знает.

— Вот так говорил мой брат два месяца подряд перед смертью.

— Мой друг, — сказал один из них, внезапно расчувствовавшись, — наше время скоро придет.

Они опять затихли. Мама попробовала что-то сказать, но не смогла. Затем она поднялась, взяла меня за руку, и мы пошли по нашей исхоженной улице к главной дороге. Она делала вид, что это невинная прогулка, но я чувствовал силу ее страданий.

Везде вокруг нас звучали голоса смеха или боли. Мы прошли мимо зарослей буша, за которыми раздавалось пение из новой церкви. Люди пели с пугающим пылом, устрашающей надеждой, великой нуждой, великой печалью. Пение заставило меня почувствовать, что каждую секунду этот мир может провалиться в тартарары. Пение из церкви вселило в меня страх жизни. Мы быстро прошли мимо, но пение слышали еще очень долго. Дальше, в роще, земля сотрясалась тоже от пения, танцев, чантов. Но там было все по-другому. Чанты были более глубокие, танцы более мужественные, сама земля понимала, что люди стучат в ее двери, и в их пении были свои тайны и голоса, наводящие ужас. Голоса звучали как праздник вечной боли, древних страданий, которые никогда не прекратятся, и старые горести по-новому пробуждались в ночи. Это были служители храма страдания, и мы слушали их крики, превращавшие боль в великую силу. Мы могли слышать их заклинания, вопли, способные творить деньги, имена призываемых изменяющих судьбу божеств, богов мщения, богов здоровья, богов, открывающих утробу. Они тоже вселили в меня страх жизни. Они тоже исходили из голода, разбитости, из наших условий жизни. Казалось, Мама ничего не замечала. Ее лицо было устремлено вперед, ее ясные глаза осматривали каждый угол в надежде увидеть Папу. После того, как мы прошли довольно долгий путь, и края ее повязки начал уже трепать ветер, я попросил ее рассказать историю о белых людях. Она сначала ничего не ответила. А затем сказала:

— Я расскажу тебе эту историю в другой раз.

Мы молчали. Через какое-то время она передумала.

— Когда белые люди в первый раз пришли на нашу землю, — сказала она, словно разговаривая с ветром, — мы к тому времени уже могли летать на луну и на все большие звезды. В те времена белые люди приходили и учились у нас. Мой отец говорил мне, что мы научили их считать. Мы рассказали им о звездах. Мы отдали им некоторых наших богов. Мы разделили с ними наши знания. Мы звали их к себе. Но они все это забыли. Они много вещей забыли. Они забыли, что все мы братья и сестры, и что черные люди — прародители человеческой расы. Во второй раз, когда они приехали, они привезли с собой оружие. Они захватили наши земли, сожгли наших богов и забрали с собой многих наших людей, чтобы сделать их рабами по ту сторону моря. Они оказались жадные. Они хотели обладать всем миром и даже покорить солнце. Некоторые из них верили в то, что они убили Бога. Другие поклонялись машинам. Они неправильно использовали силу, которую дал нам Бог. Не все они плохие. Учись у них, но люби мир.

Меня удивило то, что сказала Мама. Я был сражен мягкостью ее голоса, когда она опять заговорила.

— Знаешь ли ты, что сказала мне моя мать во сне?

— Нет.

— Она сказала, что есть причина, почему вращается мир. Красота правит миром. Справедливость правит миром. Вот что она сказала.

Мы шли дальше в молчании. Я хотел задать ей еще много вопросов, но вдруг ее настроение изменилось, беспокойство усилилось, и она прибавила шаг, выпучив глаза, нас подгонял ветер, а ночь накрывала тайной своей темноты. И затем я услышал крик где-то вдали. Он мог доноситься из-под соломенной крыши, из цинковых хибар, из глиняных бунгало, жестяных домиков или из таинственных дверей самой земли. Мама остановилась у перекрестка. Ветер дул изо всех сил и ночь завывала. Казалось, сам район выдыхал из себя запахи борьбы и смерти. Собаки дрались возле колодца. И тогда из темноты, на одной из этих невзрачных тропок, возникла фигура в ослепительной белой тоге, держащая над собой лампу. Ее глаза сверкали как яркие драгоценности, ее волосы были растрепаны и взлохмачены, и не только тога, но весь ее облик говорил, что перед нами святая безумица.

— Кайтесь! Кайтесь! — кричала она. — Свет — это наша жизнь, а наша жизнь — в Боге! Мир полон зла. Кайтесь! Или же тьма поглотит вас.

Мы слушали ее пронзительный голос.

— Будьте бдительны, слабые люди, храните ваши души, ибо зло из Вавилона явилось, чтобы уничтожить вашу жизнь! Покайтесь! Просите у света, и ваш сон преобразится в явь!

Она воодушевляла ветер и своим голосом заставляла тьму расступиться; вскоре мы стали видеть только свет лампы. И через какое-то время, на той же тропинке выросла другая фигура — мужчины, спотыкающегося, как калека, который только что нашел силу в своих ногах. Он ругался и проклинал все на свете. И вдруг, еще не видя его лица, Мама подбежала к нему и обняла. Это был Папа. Его волосы были в грязи. Он шатался, но при этом не хотел, чтобы ему помогали. Его одежда была порвана, грудь оголилась, в глазах стояло безумие, и пахло от него кровью и алкоголем.

— Поблагодари эту женщину, — пробормотал он. — Она спасла мне жизнь. Они собирались убить меня, но появилась она, и они подумали, что она ангел и с криками разбежались.