Джойс Оутс - Сад радостей земных

– Да, – сказала Клара. Кажется, она его не слушала. Кажется, она и смотрела не на него, а как-то сквозь него. – Придется тебе отсюда убраться. Сам понимаешь. Нельзя тебе теперь оставаться со мной под одной крышей.

– Хорошо, – сказал Кларк.

– Никак нельзя, – повторила Клара.

В утреннем свете, что вливался в окна, лицо ее совсем не походило на то, которое накануне вечером казалось Кларку таким милым и желанным; на лбу и у рта ясно виднелись тонкие морщинки. Все еще красивая женщина, но той, которую он так желал, больше нет, – той, молоденькой, которую ввел в дом Ревир и назвал своей женой.

– Ты понял? – сказала Клара.

Глаза у нее стали непроницаемые, отчужденные, точно у кошки. А потом она впилась в Кларка взглядом, и он понял: она чего-то побаивается. Она забарабанила пальцами по его рукаву, потом пальцы ее замерли.

– Мне очень жалко, что ты так себя вел. Я не знала… и не думала никогда… А только нельзя тебе теперь здесь оставаться. Давай женись на ней – и дело с концом.

Кларк наклонился к ней, чтобы лучше расслышать. – На ком жениться? – вежливо переспросил он.

В день рожденья, когда ему исполнилось восемнадцать, Кречет поехал с отцом в Гамильтон, там они встретились с Кларой и пообедали в ресторане при отеле. Клара часто бывала в городе и обычно останавливалась где-нибудь в отеле, но на этот раз она заехала к одной родственнице. Ревир спросил, что она делала, Клара отвечала неопределенно, хотя и довольная собой: надо было походить по магазинам, кой-чего купить, кой-чем запастись, кой с кем повидаться. С кем она виделась, так и осталось неясно, но Ревир не расспрашивал. Он не доверял своим городским родичам – считал, что они задирают перед ним нос.

Ревир приехал в город по важному делу: оглашалось завещание его тетки. Кречет тревожился – у отца такое усталое, измученное лицо. Служащие в ресторане смотрели на Ревира, точно на какую-то почтенную развалину, точно им положено знать, кто он такой, а они никак не сообразят. Ревир неправильно понял торопливую услужливость официанта.

– Они что, спешат поскорей нас отсюда спровадить? – сказал он Кларе. – Мы же только что пришли.

Кречету есть не хотелось. За день он наслушался, как препирались родичи, это могло отбить всякий аппетит. Все же он раскрыл меню и пробегал глазами слова, стараясь не впускать в воображение стоящую за ними еду. Клара сказала (он этого ждал):

– Джуда с женой они пригласили обедать, а нас нет. Так я и знала.

Кречет фыркнул носом – дескать, глупости, кому это надо; хоть бы она замолчала, пока Ревир не разозлился.

– И ведь знают, что у Кристофера нынче рожденье, так нет, плевать они хотели. Им бы только меня обхамить.

– Они очень заняты, у них сейчас много хлопот, – сказал Ревир и закрыл меню.

Ему было уже за шестьдесят, он располнел, обрюзг, от крыльев носа к углам рта прорезались морщины, глубокие, точно шрамы. Когда он без очков, взгляд у него неподвижный и какой-то отрешенный. Он развернул салфетку, встряхнул и поглядел на нее так, словно понятия не имел, что это за штука. Потом разостлал ее на коленях. А они оба, Кречет и Клара, не отрываясь следили за каждым его движением. Несколько минут Ревир молчал, лицо его застыло как маска – жесткое, суровое; потом губы дрогнули. Наконец он сказал:

– Не огорчайся, они еще об этом пожалеют. Я знаю, как с ними сквитаться.

– Знать-то знаешь, да не сквитаешься, – возразила Клара.

Ревир медленно, серьезно покачал головой. Кречету стало холодно. Весь день пришлось сидеть рядом с отцом, слушать, как медленно, неуверенно подбирает он слова, будто ощупью пробирается в лабиринте неразрешимых, бессмысленных сложностей, – и Кречет устал до смерти.

Вечно он теперь как выжатый лимон, а почему – непонятно. Когда он еще встречался с Лореттой, бывали у него минуты непостижимой, чудовищной усталости; казалось, в мозгу бьются два огромных крыла – бьются так давно, что там уже все окоченело и умирает. Он разворачивал салфетку, бесцельно перебирал беспокойными пальцами серебряные ножи и вилки, а сам думал о Лоретте – как-то она сейчас живет? Кое-что он про нее слышал, все очень обыкновенно: замужество, ребенок. Лоретта. В мыслях он теперь часто путал ее с женой Кларка – эту он изредка встречал. Но ведь Лоретта была когда-то его подружкой. Кречет прищурился, избегая взгляда Клары, и погрузился в тайные раздумья о Лоретте: когда-то она его любила, но ни разу, ни единого раза не сумела с ним поговорить. В тот последний вечер они лежали в его машине, и у него даже кружилась голова, так он ее хотел, хотел остро, до боли во всем теле, это была настоящая пытка, он едва мог с этим совладать, и тут Лоретта сказала: «Не бойся, Кристофер», и он мысленно взмолился, воззвал к тому самому богу, которого, конечно же, нет и никогда не было: «Господи, пускай я буду хорошим и добрым. Я хочу быть хорошим. Мне ничего больше не надо!» Лоретта обвила его руками, притянула к себе, поцеловала – губы нежные, мягкие… Никогда он не говорил ей «люблю», не сказал и тогда, но чуть не подумал – и как раз потому, что мысль эта была так близко, вдруг весь задрожал и отпрянул. Чтоб его вместе с Лореттой засосала эта трясина? Ужасно, невозможно! Он не намерен потонуть в ее теле. Ведь не существует тихого, ласкового мирка, где они могли бы остаться безнаказанно вдвоем: они – живые, доподлинные, два разных человека – Кречет и Лоретта, и, как бы он с ней ни поступил, это не рассеется бесследно, точно сон. Это будет подлинное, неизгладимое. И свяжет их друг с другом навсегда.

– Мне не будет больно, – сказала она.

Но это оказалось совсем не похоже на то, что сулила ему Клара… как странно проста и откровенна мать, какая она жестокая! Нет, таким простым способом не сделаешь девушку счастливой – девушкам хочется большего, им больше нужно… а если ты больше ничего не можешь дать?

И он остался свободным, не дал Лоретте связать ни его, ни себя. И Клара, услыхав, что все кончено, сказала: «Что ж, тоже неплохо, я даже рада. Ей, в общем-то, не велика цена, голытьба, и все – верно?»

Сейчас Клара читала меню – и холодная надменность, которую она всегда напускала на себя в магазинах и ресторанах, сошла с ее лица: оно стало совсем детским и немного лукавым. Кречет как завороженный не сводил с нее глаз.

– Ой, это, наверно, очень вкусно. Только, может, слишком дорого, а?

Она ткнула пальцем в какую-то строчку и показала Ревиру, он покачал головой – нет, не слишком дорого. Кречет улыбнулся. Он и сам не знал, почему улыбается, просто уж очень привычен этот обряд, непременная церемония, которую он видел тысячу раз. Клара всегда так. Интересно, так ли она держится с другими мужчинами, с кем встречается тут в городе (если встречается; она теперь стала скрытная, на все отвечает неопределенно, небрежно)… Может, и они так же качают головами, как Ревир, – нет, мол, не дорого? А стоит Кларе чуть повернуть голову – и бриллианты у нее в ушах брызжут огненными искрами. Да-да, настоящие бриллианты. Не какая-нибудь подделка. Только не всякий ведь отличит, что они настоящие!