Джойс Оутс - Сад радостей земных

– Паршиво это было, – прошептала Клара. – Когда поженимся, больше ни за что не станем про это говорить, да? Еще несчастье накличешь, ведь тогда я буду на ее месте. В ее постели. А сейчас можно и сказать – паршиво это было, жуть. Я ей желала смерти, но ведь… по-настоящему-то разве я кому смерти пожелаю? Просто мне хотелось быть с тобой. Я никак не могла не думать, пускай это плохо, я все равно мечтала – пускай она куда-нибудь уедет, а я с тобой в этом доме… и Кречет с нами, как сейчас… при отце, как мальчику положено. Не могла я про это не думать. Разве я виновата, что мечтала? Такая уж я скверная?

Ревир взял ее руки в свои, точно утешал.

– Нам обоим хотелось одного и того же, – сказал он.

– Слушай, я совсем не люблю, когда кто умирает, – сказала Клара. – Не хочу я выходить замуж, если про меня так думают, я не такая! Меня любовь довела. Я в тебя влюбилась. Разве я хотела? Разве я думала отбивать чужого мужа? А твоя жена, бедненькая, что она могла поделать? Никто из нас этого не хотел, просто уж так случилось. Пришлось ей помирать и все время думать про меня, а когда ты приходил к ней домой прямо от меня – ну что ей было думать? Фу, прямо жуть берет! Я бы всякого мужчину убила, если б он со мной так поступил… А что я могла поделать, чтоб ей было полегче? Я влюбилась – и все тут…

Она неотрывно смотрела снизу вверх в лицо Ревиру. Говорила с жаром и в то же время покорно, и какой-то странный, туго натянутый был у нее голос, словно вот-вот порвется. Некоторое время они сидели молча. Потом Ревир пробормотал:

– Я знаю, знаю… – Он посмотрел на Кречета и, кажется, только теперь про него вспомнил. Немного покраснел. Сказал беспокойно: – Кажется, пора. Эстер, наверно, уже готова, и…

– Где твои ребята? – спросила Клара.

– Во дворе.

– Столько времени во дворе? Зашли бы в дом, обождали бы здесь.

– Не беспокойся о них, Клара. Ничего с ними не случится.

Они повели Кречета наверх, а сами шли впереди и говорили о чем-то между собой – торопливо, вполголоса, никогда они раньше так не разговаривали. В этом доме Клара и ходить сразу стала по-другому: сама вся прямая, а голову наклонила, и что Ревир ни скажет, она все кивает, будто соглашается, а на самом деле, может быть, нисколько не согласна. Кречет услышал, как Ревир сказал ей:

– Здесь я ночевал, когда бывал дома, она тогда была больна… Кристофер, – Ревир обернулся, – это будет твоя комната. Поди сюда.

Кречет подошел. Заглянул в комнату, и даже во рту стало сухо: своя комната в этом доме, комната с пустыми гладкими стенами, а в другом конце – окно, и на окне занавеска. Теперь он будет один. Он будет спать здесь один, и дверь будет закрыта. Если приснится страшный сон, нельзя будет броситься к матери – она уже не с ним.

– А тут что, комната кого-нибудь из ребят? спросила Клара, открывая какую-то дверь. Глянула туда мельком, будто теперь все комнаты ее: куда хочет, туда и заглянет. Ревир шагал по коридору чуть впереди. Постучался в другую дверь и сказал, что тут комната Кларка. В конце коридора он отворил еще одну дверь, и ноги сами понесли Кречета быстрей: надо пройти, пока Ревир о нем не забыл – вдруг закроет дверь, и останешься тут, в коридоре, один.

– А здесь будем мы с тобой? – сказала Клара, очень довольная. Заглянула в комнату и замялась, будто не решается войти, спина напряглась, стала прямая-прямая.

Ревир начал объяснять: все ее вещи сразу вынесли, комнату окрасили заново, теперь тут все новое, чистое. Клара кивала. Кречет стоял в нескольких шагах позади старших и ничего из-за них не видел. Ну и пускай, ему все равно. Они станут жить в этой комнате, дверь станут закрывать, и нельзя будет прибежать сюда, если напугаешься. Ну и пускай. Ревир что-то говорил, а Кречету за этим высоким человеком с темными волосами померещился другой, далекое, смутное лицо вдруг показалось ярче, живей, чем лицо Ревира, словно тень того человека медленными кругами опускалась на дом – неторопливая, грозная, как птица с широко раскинутыми крыльями. Говорил Ревир, говорила Клара. Они разговаривали торопливо, вполголоса, как будто в этой комнате все еще кто-то был и мог их услышать. Кречет прикрыл глаза – кажется, вот сейчас он расслышит голос того, другого человека, того, о ком не должен знать Ревир, кто уехал и не вернется…

На площадке лестницы их ждала какая-то женщина. Кречет ее прежде никогда не видал. Обычно взгляд его пугливо шарахался от взрослых – так животные жмутся и робеют и не смотрят в глаза человеку; а сейчас он почувствовал, что так же неловко, пугливо отводит глаза от него и от его матери эта женщина. Ревир представил ее Кларе, их руки едва коснулись одна другой. Была она старая, гораздо старше Клары, такая старая, что, наверно, смотреть на Клару и то ей было мученье. Женщины о чем-то быстро заговорили. Обе кивали, и Ревир тоже кивнул.

– … твоя тетя Эстер, – сказал он Кречету.

Все улыбались. Кречет тоже улыбнулся. Хорошо бы полюбить ее, эту Эстер, ведь у нее такое лицо, как будто ее никто на свете не любит. Она высокая, тощая, лицом очень похожа на Ревира, только оно постарее, поуже, а волосы белые и редкие, и там, где они разделены надвое, виднеется полоска голой белой кожи. По этой белой полоске и по тому, как она беспокойно опустила глаза, сразу видно: она ничего не может. Она взрослая, но все равно она совсем ничего не может.

– Джуду пора уже приехать, а мальчики… мальчики во дворе, – выговорила она, будто задохнулась.

– Не утомляйся, Эстер, – сказал Ревир.

Руки у этой старухи все время беспокойно шевелились, как листья на ветру. Такие они вялые, слабые, кажется, вот сейчас повиснут неподвижно, но нет, опять они вздрагивают, дергаются, точно против ее воли.

– Дайте-ка я на минутку пройду в комнату, – сказала Клара. – Все подъехали? Они уже здесь? Мне надо поправить волосы…

– Клара, у тебя прекрасный вид…

– Нет-нет, надо поправить волосы, – беспокойно повторила она. Повернулась, и Кречет на миг испугался: забудет его, оставит с этими чужими людьми. Но она глянула через плечо и сказала: – Идем, сынок. Мы с ним сейчас же спустимся.

Она взяла его за руку, и они почти побежали по коридору. Ревир и старуха остались у лестницы, во дворе залаяла собака, значит, кто-то подъехал к дому, но Клара потащила его за собой, и теперь они очутились одни, только вдвоем, как заговорщики.

– Что это у тебя на лице… Фу, черт, и когда ты вымазался? – зашептала Клара. – Вот поросенок!

Она отворила дверь в ту самую комнату и вошла. Так прямо и вошла, втащила за собой Кречета и закрыла дверь, будто весь век тут распоряжалась. Просторно, солнечно. На стенах светло-зеленые обои, по светло-зеленому серебряные полоски. У Кречета даже в глазах зарябило.

– Шелковые обои, надо же! – сказала Клара.