Флэнн О`Брайен - Трудная жизнь

Он снова повернулся, уставился на меня, а затем расхохотался.

– Черт побери, – хихикнул он, – судя по тону твоего вопроса, ты действительно видел это.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Интересный вопрос. Как это выглядело? Надеюсь, здорово?

– Если хочешь знать, все это выглядело противоестественно, и если ты получил помощь не от божественной силы, если ты связался с безбожными силами тьмы, я бы настоятельно посоветовал тебе обратиться к отцу Фарту, поскольку подобные вещи до добра не доводят.

Тут он снова захихикал.

– Посмотри в окно, – сказал он.

Я подошел к окну и осторожно выглянул наружу. Между подоконником и довольно прочной веткой, росшей неподалеку от вершины дерева, была протянута очень тугая проволока, которая, как я теперь разглядел, проходила через основание закрытого окна и крепилась к довольно сложному натяжному устройству в ногах кровати, стоявшей у противоположной стены.

– Боже всемогущий! – воскликнул я.

– Разве плохо?

– Проклятый канатоходец!

– Я получил все это оборудование от Джема, но не от того Джема, который живет в Куинсе. Тут нет абсолютно ничего сложного. Если я завтра натяну проволоку поперек комнаты всего лишь в футе от пола, ты сможешь пройти по ней после небольшой тренировки. Так в чем же разница? Какая разница, идти на высоте одного дюйма или одной мили? Единственное препятствие кроется в том, что принято называть психологией. Это новое слово, но я знаю, что оно означает. Сохранять равновесие – детская игра. Фокус в том, чтобы выбросить из головы все мысли о высоте. Конечно, это кажется опасным, но риск такого сорта приносит деньги. Безопасный риск.

– Что будет, если ты упадешь и сломаешь себе шею?

– Ты когда-нибудь слышал о Бло́ндине? Он умер в своей постели в возрасте семидесяти трех лет, а пятьдесят лет назад он ходил по проволоке над Ниагарским водопадом, на высоте ста шестидесяти метров над ревущей водой. И несколько раз – неся на плечах человека, с остановками, чтобы поджарить яичницу. Воистину великий человек. И почему он ни разу не появился в Белфасте?

– По-моему, ты начинаешь сходить с ума.

– Я начинаю делать деньги, поскольку у меня есть... кое-какие планы, кое-какие очень важные планы. Посмотри, что я приобрел. Пишущую машинку. Мне дал ее один парень с Вестерн-роу, стащил ее у своего дяди. Ее легко освоить, несмотря на то что она старая.

Но я не позволил отвлечь себя от темы.

– Так что, ты собираешься стать Бло́ндином Дублина?

– Ну, а почему бы и нет.

– Конечно, Ниагара слишком далеко. Наверное, ты протянешь свою проволоку над рекой Лиффи?

Он вздрогнул, сбросил со стола какую-то металлическую деталь и повернулся ко мне, в изумлении широко раскрыв глаза.

– О, великий Боже, – воскликнул он, – в твоих словах определенно что-то есть. В твоих словах определенно что-то есть. Натянуть проволоку над рекой Лиффи? Одетый в Маску Сорвиголовы с Маунт-стрит! Это удачная мысль – определенно удачная мыслъ. Спаси нас Бог, почему я сам не подумал об этом?

– Ради Бога, я просто пошутил.

– Пошутил? Надеюсь, ты и дальше будешь шутить подобным образом. Я должен переговорить об этом с отцом Фартом.

– Чтобы исповедоваться перед тем, как поставить на карту свою жизнь?

– Болван! Мне будет нужен организатор, менеджер. Отец Фарт знает многих молодых учителей, и я попрошу его представить меня одному из них. Это лихая компания. Ты помнишь Фрэнка Горки? Этот развращенный иезуит бывал как-то раз в нашем доме. Человек, который способен разрушить стены Иерусалима за две понюшки табаку. Вот кто мне нужен.

– Это тот, которого выгнали из его школы за то, что он помог молодому сумасшедшему совершить самоубийство?

– Я столкуюсь с ним. Подожди немного, сам увидишь.

На этом наш неожиданный спор и закончился. Я в глубине души поразился, как брату могла прийти в голову мысль пойти к отцу Фарту, чтобы просить его помочь организовать хождение по туго натянутой над рекой Лиффи проволоке, в то время как на расстоянии всего лишь в несколько футов мистер Коллопи, неуклюже развалясь в своем бамбуковом кресле, напряженно прислушивался, не позовет ли его миссис Кротти. Мне приходилось слышать о землетрясениях и тех страшных разрушениях, которые они приносят. Я не сомневался, что впереди нас ждут ужасные потрясения.

Но я в очередной раз не принял в расчет способности своего брата. Не сказав никому ни слова, он тайком ускользнул на Нижнюю Лисон-стрит, 35, и с глазу на глаз повидался с отцом Фартом. Брат сам рассказал мне об этом, когда вечером вернулся домой. Выглядел он слегка обескураженным.

– Святой монах, – сказал он, – не желает даже слышать об этом. Сказал, что я клоун и не уважаю собственную семью. Назвал хождение по проволоке прилюдным безобразием. Пригрозил рассказать все мистеру Коллопи, если я не выброшу эту идею из головы. Просил меня обещать это. Я, конечно, пообещал. Но я сам отыщу Горки, и мы обтяпаем все на славу, поверь. Я не уважаю собственную семью, каково? Какую такую семью?

– Иезуиты не любят, когда их водят за нос, – заметил я.

– Ты еще услышишь обо всем этом, – сказал брат довольно горько.

И я понял, что так оно и будет.

Когда на имя брата хлынул поток писем, а сам он стал ходить с еще более таинственным, чем раньше, видом, мне стало ясно, что одна из его схем пришла в движение. Я не стал доставлять ему удовольствие и не спросил, что он там задумал. Подробнее я расскажу об этом после, а сейчас хочу привести пример того, как мы проводили вечера в нашей кухне и какого сорта разговоры вели, не единожды и не дважды, а много-много раз. Как обычно, предмет обсуждения прямо не упоминался.

Мы с братом сидели за столом, с трудом заставляя себя делать свои ненавистные домашние задания, проклиная и Вордсворта, и Евклида, и Христианскую Доктрину, и все прочие подобные вещи, отравлявшие наши юные годы.

Мистер Коллопи сидел, тяжело опустившись в свое бамбуковое кресло и держа возле самого носа стакан со стальным ободком. На легком стуле напротив него располагался отец Фарт – очень высокий, худой, аскетичный, седоволосый, выбритый до синевы, с такой тонкой шеей, что внутри его воротничка, если так можно выразится, их могло бы поместиться целых две.

На краю кухонной плиты, так, чтобы его было легко достать каждому из двоих философов, стоял стакан. На полу за креслом мистера Коллопи стояло то, что называлось «кувшин». Это был приземистое гончарное изделие с ручками по бокам, на котором стояло клеймо: дистиллировано в Килбеггане. На его лицевой стороне были выжжены два ирландских словечка для обозначения виски – Uisge Beatha [9]. Сей сосуд был, разумеется, непрозрачен и поэтому полон тайн; никто не мог знать, насколько пуст или полон он был и, следовательно, насколько пьян или трезв был мистер Коллопи. Дверь в комнату миссис Кротти оставалась, как обычно, слегка приоткрытой.