Флэнн О`Брайен - А где же третий? (Третий полицейский)

Тяжело дыша и крепко сжимая заветный руль, я повернул голову и посмотрел на окно. И опять ничего не происходило. Камень вышиб почти всю верхнюю часть оконного стекла; дыра была опоясана неровными, острыми краями, и свет, льющийся из нее, казался более ярким, чем тот, что пробивался сквозь оставшееся на месте стекло. Так прошло несколько секунд, которые тянулись невероятно долго, как годы. И тут, неожиданно, появилась тень, которая перекрыла значительную часть света с левой стороны. Очертания тени, обрезанной краем окна, не имели завершенности, и поэтому нельзя было с уверенностью определить ни того, какие части тела она представляла, ни того, что это вообще было за существо, – наверняка можно было сказать лишь то, что нечто очень больших размеров стояло у окна и глядело сквозь него, пытаясь, очевидно, определить, кто же бросил камень. Простояв так несколько секунд, тень исчезла, а я лишь тогда полностью осознал, что произошло, – в доме, значит, все-таки кто-то или что-то есть! И ужас, еще не испытанной силы, охватил меня. Я был совершенно уверен, что уж теперь в любое мгновение произойдет нечто страшное. Я стоял, не уезжал и, едва дыша, ждал непонятно чего.

Особенно долго так стоять не пришлось. Я, не спуская глаз с окна, ждал, не раздастся ли в доме какой-нибудь шум, но звуки донеслись до меня не со стороны дома, а откуда-то сзади Я даже не повернул головы. Через пару секунд я понял, что звуки эти – шаги, шаги очень большого и тяжелого человека, идущего вдоль дороги по траве, очевидно для того, чтобы приглушить шум, производимый, по всей видимости, огромными ступнями, и по возможности скрыть таким образом свое приближение. В тщетной надежде, что меня не заметят в густой тьме у калитки, я попытался замереть и сделаться еще более неподвижным, чем та полная нешевелящаяся неподвижность, в которой я пребывал уже пару минут. Шаги неожиданно послышались не с травы, а загрохотали совсем недалеко от меня по дороге. Затем они подошли ко мне сзади почти вплотную и остановились. Я уже и так почти не дышал, а теперь, когда шаги замерли, замерло и мое сердце. А это, знаете ли, нешуточное дело, когда останавливается сердце. Все, что находится у меня сзади, от макушки головы до пяток, ощущая жуткое присутствие кого-то, стоящего перед моим затылком, спиной, нижней частью, сжалось и болезненно затряслось в ожидании невиданно свирепого нападения. И тут прозвучали слова, сказанные спокойно и дружелюбно:

– Знатная сегодня ночка.

Я, в полном изумлении, в котором почти начисто растворился испуг, резко повернулся всем телом. Передо мной стоял, почти полностью загораживая ночь вокруг, огромный полицейский. Я сразу догадался, что это полицейский, по его невероятным размерам, но через мгновение различил слабо отсвечивающие в темноте металлические пуговицы униформы, торчавшие на огромном животе и груди прямо перед моим носом. Его лицо, находившееся где-то наверху, полностью скрывалось в темноте. Я ничего не мог бы сказать об этом человеке кроме того, что это был полицейский невероятных размеров. Его полицейскость, его неправдоподобная тучность, рост, необъятные телеса давили на меня своим неоспоримо реальным присутствием. Это давление на мой рассудок, на мои чувства было столь сильным, что я ощущал прежде всего полную покорность и ничтожную смиренность, а не испуг. Мой взгляд несмело ползал по полицейскому, а руки нервно теребили руль велосипеда. Я расшевелил язык и уже намеревался дать хоть какой-нибудь, пусть и заведомо совершенно незначительный ответ на его приветственные слова, как он снова заговорил; слова скатывались тяжелыми грудами откуда-то из темноты, в которой по-прежнему пряталось его лицо; тон у него был все такой же дружелюбный и приязненный:

– Не соблаговолите ли вы проследовать со мной для проведения небольшой приватной беседы. Если за вами не числится никаких других нарушений, речь пойдет лишь о том, что вы не зажгли на своем велосипеде фару, и мне хотелось бы записать вашу фамилию и адрес места вашего проживания.

Еще не закончив говорить, полицейский всей своей громадой развернулся, как дредноут, и поплыл в темноту, тяжело, всей массой покачиваясь при каждом шаге. Он шел в ту сторону, откуда пришел, а мои ноги сами подчинились его приглашению и понесли меня вслед за ним. На каждые его два шага приходилось шесть моих. Мы шли по дороге мимо дома, и, когда уже почти миновали его, полицейский вдруг резко повернул в сторону. Там, в изгороди чернотой еще более черной, чем все вокруг, зияла брешь, в которую нырнул полицейский. Он двинулся дальше в заросли кустарника. В темноте смутно-черными столбами вырисовывались стволы огромных деревьев. Мы углублялись в таинственные заросли; темнота была вся утыкана ветвями и какими-то колючими растениями, похожими на очень высокий чертополох. Мы находились где-то совсем близко от дома, но продирались сквозь чащу, которая тут же напомнила мне путешествие к подземному раю, совершенною мною вместе с сержантом Отвагсоном. Я шел позади проталкивающейся сквозь заросли громады, настолько подавленный ею, что ни о чем не размышлял, ничему не удивлялся. Я смотрел в непомерных размеров спину, покачивающуюся передо мной и старался не отставать. Он не произнес более ни слова, шел молча. Я слышал, как засасывается его ноздрями воздух, как шумят его ботинки в густой, спутанной траве, как трещат отводимые в сторону ветки. Его шаги производили мягкий, ритмический шум, напоминающий посвистывание косы в умелых руках, укладывающих высокую траву наземь ладными взмахами.

В какой-то момент он вдруг свернул к дому и направился к маленькому окошку, которое, как мне показалось, было расположено слишком низко для окна, почти над самой землей. Полицейский зажег вытащенный из кармана фонарик и направил его луч на это окно. Глядя из-за широченной спины, я увидел четыре прямоугольных стекла в раме, но как я ни всматривался, рама не давала мне ключа к тому, как же она, собственно, раскрывается. Стекла были грязные, краска на раме облупилась Когда я уже решил, что рама скользящая, как в подъемном окне, и полицейский сейчас ее поднимет, он толкнул раму, и она распахнулась как одностворчатая дверь. Полицейский, выключив фонарик и засунув его в карман, слегка присел, ссутулил плечи, наклонил голову и стал втискивать свое огромное тело в отверстие, сквозь которое он явно не мог бы протиснуться. Однако он каким-то непонятным образом протиснулся, не издав при этом ни звука, если не считать громкого и усиленного сопения носом и стона ботинка, зацепившегося за что-то и в течение двух-трех секунд не желавшего проталкиваться туда, куда его тянули. После того как полицейский полностью оказался внутри, он снова зажег фонарик и осветил мне путь в окно. Свет почти не попадал на него самого, я видел лишь его ботинки и синие форменные брюки до колен. Когда я безо всякого труда забрался вовнутрь, он протянул мимо меня руку, закрыл дверь-окно и зашагал куда то, освещая дорогу фонариком.