Вадим Южный - Прощание славянки

– Андрей! Что ты можешь сказать об Оленине? – поставили передо мной вопрос ребром.

Я удивленно огляделся, и обнаружил, что из роты собрались все кадеты, за исключением Витали.

– Так, – протянул я, – а что случилось?

– Да ничего, – усмехнулся Петро, здоровенный московский кадет, – просто парашничал…

– Как? – поразился я.

– Да вот так, жрал с пиджаком на глазах всего взвода. Тому посылка пришла, он подлизаться решил к Витале, и угостил его. И они вдвоем уплетали посылку на глазах всего голодного взвода. Плевать на пиджаков, они еще ничего не петрят, а вот теперь в кадетов будут пальцами тыкать, что мы парашники, – злобно сплюнул Петр, – или у вас в Уссурийске не принято было и трудности, и жратву делить на всех?

– Ты на всю кадетку-то бочку не гони, – злобно ощерился я, – сейчас быстро найду чмырей из вашей кадетки…

– Ша! Мужики! – перебил нас плотно сбитый минский кадет Курлович. – Хватит ругаться, мы не ссориться собрались, а решать – что делать будем? Андрей! Оленин ваш, уссурийский кадет, поэтому первое слово твое, что скажешь?

– По кадетке Виталя нормальный, свой мужик был. Никого не предавал, не подставлял, никогда не курковал. Не был ни чмырем, ни крестом. Поговорить с ним надо.

– Что с ним говорить, исключить из кадет, – снова завелся Петруха, – сам краб не снимет, силой отберем.

– Я против, – категорически возразил я, – предлагаю вызвать его сюда, переговорить, и лишить его права носить краб на полгода. А там будет видно, разрешим мы ему когда-нибудь одеть краб, или нет.

Кадеты совещались недолго. Большинством голосов победило мое предложение, но под мое поручительство за провинившегося. Мы вызвали Оленина, который подошел к нам со счастливой и довольной улыбкой на лице.

– О! Чего собрались?

– Тебе сейчас Коренев скажет, – усмехнулся Курлович, – вы с ним из одной кадетки, и мы надеемся, что ты его послушаешься.

– Виталя, с пиджаком сегодня парашничал? – задал я вопрос в лоб.

– Да вы что, пацаны? – покраснел Оленин. – Он меня сам угостил! Я его не просил…

– Какое там угостил! Чего ты херню несешь! – завелся я. – Как у нас в кадетке поступали с теми, кто парашничал и курковал? Забыл? Угостил или нет, но ты не должен был брать, если он делится не со всеми!

Виталя опустил голову, в глазах стояли слезы.

– Мужики! Простите… – ему было стыдно смотреть нам в глаза. – Я больше никогда так не сделаю…

– Сделаешь или нет, еще видно будет, – продолжил я, – у нас тут было два варианта, что с тобой делать. Или забрать краб и выгнать из кадетов, или забрать краб и дать испытательный срок, после которого разрешить тебе одеть краб снова. Под мое поручительство сошлись на втором варианте.

– Мужики, простите, не надо… – сквозь слезы прошептал Оленин.

– Все уже решено, и обжалованию не подлежит. Ты остаешься формально кадетом, наша поддержка и защита тебе будет обеспечена. Но краб ты сдашь на хранение мне. Прямо сейчас, – я протянул руку, – и если к тебе больше не будет претензий, то после Нового года наденешь краб.

Виталя скручивал краб, по лицу текли горькие слезы, но кадеты смотрели решительно и зло.

– Рота подъем! Приготовиться к построению на физическую зарядку, построение через две минуты! – зычный рев дежурного проникает в сознание, пробуждая ненависть к жизни и так громко орущему дежурному. С завистью смотрю на Одинцова Максима, который ладно и быстро одевается, в то время как я не могу попасть ногой в штанину. Конечно, ему легче, он пришел в училище после суворовского училища, или, как с гордостью говорят сами суворовцы, после кадетки.

Не знаю, чему их там учили, но все азы военной службы они знают от и до, а больше всего поражают их дружба и жесткое следование каким-то своим канонам и кодексу чести.

На бегу застегивая галифе несусь в строй, впереди стелющейся кошачьей походкой летит радостный Максим, он уже в туалет успел забежать – счастливчик.

После зарядки насмешливо улыбаясь, он предлагает:

– Сергей, вот ты постоянно не успеваешь на утренний осмотр, хочешь, научу что делать?

В казарме, когда народ рванул умываться, он взял мои сапоги и поставил их нашему чистюле – Сереге Плошкину, который уже умывался, а его – такие же грязные – поставил ко мне. Плошкина все недолюбливали за постоянные ковыряния в носу и постоянное подчеркивание перед всеми, а в основном перед сержантами, какой он старательный, все успевающий курсант.

– Теперь главное не прозевать, когда он их тебе начистит, и назад обменять, а я отвлеку, – озорная улыбка мелькнула на его лице, – а сейчас быстро умываться, а то прозеваем.

Когда Плошкин поставил мои начищенные сапоги возле своей кровати, Одинцов весело подмигнул мне и с серьезным выражением крикнул ему:

– Плошкин, к телефону!

Пока тот ходил к телефону, который находился возле входа в спальное помещение, мы быстро поменяли сапоги и обулись. На недоуменный вопрос вернувшегося Плошкина Максим пожал плечами:

– Извини, наверное, ошибся.

Минут через пять, когда дали команду приготовиться к построению на утренний осмотр, раздался негодующий рев Плошкина:

– Какая сволочь мои сапоги надевала?

Максим с серьезной миной убеждал его, что никого не было, а сапоги грязные потому, что он просто забыл их почистить. Тот недоверчиво крутил головой и до самого завтрака ходил задумчивый, а мы еле сдерживали смех.

Наш номер с сапогами Плошкин раскусил на пятый день, после чего подписал сапоги внутри голенища, и чистил их только после того, как несколько раз не удостоверится, что это его сапоги, а с нами не разговаривал два дня.

Кроме Максима в нашем взводе учится еще один кадет – Коренев Андрей, полная противоположность Максиму, но такой же надежный и так же жестко следующий кадетским принципам.

После того, как Коренев схлестнулся с Онищенко, они стали поддерживать нейтралитет. Меня поразило, как моментально во время ссоры рядом с Кореневым встали плечом к плечу все кадеты роты. Они были силой, с которой приходилось считаться всем, начиная от солдат до офицеров. Мы, пришедшие в училище после школы, смотрели на незнакомые нам до этого времени армейские отношения, когда сильный диктовал свою волю слабому.

Я в некоторой степени считал себя виновником их конфликта, и мне хотелось загладить перед Андреем свою вину. От родителей мне пришла посылка с конфетами, пряниками и салом, и я, отрезав шмат сала и отложив конфет, подошел к Кореневу.

– Угощайся! Это тебе!

Он взглянул на меня удивленно и насмешливо.

– Спасибо, но не надо.

– Почему? – искренне удивился я.

– Хочешь поделиться посылкой, так делись со всеми, а не только со мной. Не ставь скотские потребности желудка выше духовных потребностей человека.