Петр Проскурин - Число зверя

— А можно я ему дыньки отнесу? — спросил Сергей Романович, поднимая глаза на Анастасию и указывая на тарелку с сочными, щедро нарезанными, дразняще душистыми ломтями. — А вы пока пошепчитесь…

— Пусть идет, — решила Вера и за себя, и за подругу. — Не бойся, Тася, ничего плохого не будет, Сергуня у меня умный. Любого к себе расположить может.

Поощрительно улыбнувшись на комплимент и успокоительно кивнув женщинам, Сергей Романович подошел к двери в комнату Арсения и тихонько стукнул. Ответа не последовало, он помедлил, толкнул дверь и вошел. Хозяин сидел на низком широком диване, устремив ровный взгляд на непрошеного гостя; в его облике появилось нечто новое, казалось, он был даже рассержен, и Сергей Романович, едва шагнув за порог, словно за что то невидимое запнулся и переступил с ноги на ногу.

— Можно, Арсений Павлович?

— Но вы уже вошли.

— Простите, пожалуйста, если некстати, если вы не в настроении…

— Вы же пришли увидеть меня, при чем здесь мое настроение? — услышал Сергей Романович все тот же ровный голос и заставил себя двинуться дальше.

— Я подумал…

— Поставьте тарелку на столик, вот сюда… Садитесь.

«Что за черт! — вновь в который раз за этот вечер растерялся Сергей Романович. — Ноги отказывают, словно ватные… Так не годится. Или Верка за ночь так вымотала, ненасытная баба… А ну — вперед! Вперед…»

— Ну вот и прекрасно, устраивайтесь поудобнее.

На этот раз голос хозяина прозвучал мягче. Сергей Романович почувствовал, как схлынуло напряжение, и опустился на низкий, покойный диванчик, только на другом его конце. «О чем нам говорить? — спросил он сам у себя с легкой насмешкой. — Что у нас общего? У него своя жизнь, у меня своя, нам никогда не сойтись и не понять друг друга, каждый в этом мире сходит с ума по своему, вот только почему мне хорошо и покойно рядом? Верка что то говорила, вроде того что он явно сдвинутый. Как же так — крупный ученый, вроде что то там открыл, нечто такое, от чего сам пришел в бессмысленность, затем все прежнее забыл и отринул… Несколько лет отыскивал сам себя, надо думать, отыскал нечто совсем другое, так всегда бывает. Что же он такое отыскал? Что нового можно отыскать в дряхлом, прогнившем до самых сокровенных глубин мире, среди тупого и жадного стада, дико несущегося в никуда? В чем смысл? Да и какое тебе дело, подпольному человеку, а по сути, просто удачливому пока — тьфу! тьфу! — московскому вору, вбившему себе в голову всякую благородную чушь, до какого то нелепого и несуществующего смысла? Ведь в самом себе все равно уже ничего не изменить, ты сам этого боишься и не захочешь. Да и зачем тебе такие завиралистые фантомы — Россия, русский человек, русский путь? Гнилое университетское наследие? Зачем?»

— Да, пожалуй, что и так, — услышал он неожиданно какой то тихий и далекий голос хозяина, продолжавшего сидеть на том же диванчике, только в другом его углу, хотя голос шел откуда то словно со стороны, и с трудом удержался, чтобы не оглянуться.

— Простите, я не ослышался, вы что то сказали?

— Ничего особенного, — спокойно подтвердил хозяин. — Вы слишком ушли в себя, в гордыню. Обретение собственной души и есть вечный подвиг во тьме. А обрести ее, свою душу, можно только в других, иной дороги не существует. И что ж твой путь, Сергей Романович? Прости, я уж по русски прямо, не обижайся. Мы, я полагаю, из одного времени.

— А мне кажется, Арсений Павлович, ты ведешь какую то запутанную игру, — не остался в долгу гость, и на лице у него появилась усмешка, но он тут же стер ее. — Женщин ты можешь морочить, а мне и не такое приходилось встречать…

— Тебе плохо, только не там и не в том ищешь облегчения, — не опустил просветлевших глаз хозяин. — И не так ищешь…

— А как же надо? Подскажешь?

— Нет, не подскажу. Каждый должен пройти свой путь. Не отчаиваться, а идти.

— Идти — куда? — с досадой уронил Сергей Романович. — Говорят, ты вот давно ходишь, ищешь… Нашел?

— Нашел…

— В чем же этот твой Бог?

— Я тебе уже сказал — в обретении души своей, человек, — не сразу ответил как бы потяжелевший и еще более отодвинувшийся хозяин, но в то же время в его облике, в лице, в глазах проступила ощутимая теплота, скорее похожая на жалость, и эта обидная и неприемлемая для гордого и строптивого гостя жалость все усиливалась. — Что я могу еще сказать? Да ты и не веришь, вон в душе у тебя издевочка, такая циничная, разрушающая тебя мысль — вот, мол, лучше и чище других себя считает, выше меня, такого удачливого и красивого, выше своей сестры, вот и еще один учитель и пророк, а мир все там же, не продвинулся ни на йоту к добру и свету, не говоря уж о совести…

— Я, Арсений Павлович…

— Подожди, подожди, — с неожиданной страстностью, повелительно и властно остановил гостя хозяин, и Сергея Романовича словно что то физически ощутимо приковало к месту; он осознал этот странный толчок даже не своим острым извращенным умом, ищущим неизвестно что, а скорее каким то темным подпольным чутьем, и не в первый раз за последние полчаса тайно изумился происходящему и затих. — Вот и хорошо, — продолжал между тем хозяин. — Иногда надо и помолчать, послушать. Ты ведь пришел не для того, чтобы покаяться и очиститься, а чтобы еще больше утвердиться в своем тайном блуждании. Вот, мол, и еще один обломился, искал, искал, все, кажется, швырнул под ноги, все самое дорогое в грязь под ноги себе швырнул в желании возвыситься над другими, ну и что? Зачем? В пустоте, мол, ничего нельзя отыскать, вот и еще одно поражение. Вернулся с поджатым хвостом, как побитая дворняжка, возомнившая себя царем зверей… Вот пойду и взгляну на него. Получу подтверждение, что ничего другого, кроме права кулака и силы, нет в мире, и мне окончательно станет легко и свободно. Вот ты с этим своим убогим богатством пришел, пытаешься даже здесь оказаться сверху. Далеко тебе, человек, до истинного света и спокойствия души.

— А разве не так, не так? — почти выкрикнул, с трудом обретая голос, Сергей Романович, прорывая сковывающее его волю странное оцепенение души и сознания. — Разве ты не вернулся после своих поисков опустошенный и поверженный? Разве на старые места, находя что либо, возвращаются?

— Непременно. Нужно же окончательно освободиться от прошлого, предать его тлену и забвению, — сказал хозяин кому то далекому, неведомому, только не своему назойливому гостю, и отсутствующе выпрямился. — У меня еще несколько остановок на земле, где я должен побывать и стереть старые следы.

— Что же тогда останется от тебя на земле? — втайне замирая от острого, почти убивающего чувства постижения, тихо спросил гость.

— Не останется никаких вредоносных шлаков, вот главное, — ответил хозяин, не раздумывая, и от его глубокого, пронизывающего, не отпускающего ни на мгновение взгляда у Сергея Романовича зазвенело в висках, и он ясно ощутил непреодолимую границу между собою и своим новым знакомым, все более влекущим к себе человеком, ощутил и то, что разделявшую их черту ни тому, ни другому не дано было переступить.