Петр Проскурин - Число зверя

— Не пугайтесь, — услышала она негромкий приятный голос. — Я просто должен взглянуть на вас, сегодня вечером вы душу мне перевернули. Иначе я не мог…

Она нашла в себе силы спокойно, даже безмятежно улыбнуться; происходящее нельзя было объяснить, но этого и не требовалось, глаза незнакомца, светившиеся нежностью и обожанием, сказали ей обо всем. Не желая того, она потянулась на непреодолимый зов, и все в ней смешалось и рухнуло, и невозможное стало реальным, необходимым и мучительно простым. «Боже, не смей, не смей! — попыталась она оборвать. — Не сходи с ума!» — и в то же время каким то безошибочным чувством знала, что в лице этого одуревшего от внезапно вспыхнувшей страсти молодого незнакомца к ней пришло спасение и сопротивляться бессмысленно и невозможно.

— Верю, так тоже бывает, — проронила она негромко, не отрывая от молодого человека взгляда и заставляя себя встать и шагнуть ему навстречу. — Раз уж вы пришли, помогите мне снять плащ. Цветы предназначены, надо думать, мне? Спасибо… признательна…

Он передал ей букет, ухитрившись задержать ее руку в своей и поцеловать, губы у него были сухие и жаркие.

Он осторожно снял с нее плащ, стараясь не прикасаться к плечам, и повесил на стоявшую у двери старинную круглую вешалку, увенчанную шляпками и зонтиками; он не знал о предстоящем даже через минуту, но все равно он не смог бы только попрощаться и уйти, он уже знал, что эта женщина, неожиданная и до сих пор совершенно ему чужая, была теперь его судьбой. Чувствуя ее неотступный взгляд спиной, он повернулся.

— Благодарю, — сказала она, теперь уже с некоторым удивлением, зарываясь лицом в хризантемы. — Пожалуй, теперь не помешало бы представиться…

— Сергей Романович Горелов, — тотчас отозвался он. — Коренной москвич, скоро стукнет тридцать… Так, вольный художник. До сих пор — вольный…

Слегка склонив голову и внимательно выслушав, Ксения замерла в раздумье с полуулыбкой на губах, словно осуждая самое себя за что то недозволенное.

— Значит, Сергей Романович, — вслух подумала она, и от новой неожиданной мысли об очередном, ворвавшемся в ее жизнь темном вихре, в один миг взбунтовавшем всю ее душу, отозвавшемся потаенной дрожью в каждой клеточке тела, она еще больше похорошела. — Вы живописец, композитор или пишете пьесы?

— Пишу пьесы? — переспросил он и, раздумывая, морща лоб, круто сдвинул брови. — Пожалуй, хотя, простите, скорее всего, я работаю маслом. Люблю неуловимые переходы от света к тени… И густые тона мне тоже нравятся… знаете, сочный мазок…

Стараясь понять и привыкнуть, Ксения еще больше склонила голову, — теперь ее глаза превратились в темные бездонные провалы, и в них лишь слегка угадывался потаенный горячий блеск.

— Очень интересно, значит, маслом, — сказала она. — Знаете, Сергей Романович, я хочу предложить вам выпить чаю. Глупо, правда? Лучше выпить вина, прошу в гостиную, там в баре что либо обязательно отыщется. Проходите же, проходите! Я только поставлю в вазу цветы, жалко будет, если они умрут… Прекрасные хризантемы, никогда не видела таких рыжих… и крупных…

Она помедлила, по хозяйски пропуская неожиданного гостя впереди себя в гостиную, большую, просторную, со светлым, под слоновую кость, роялем, со старинными темными картинами, затем она принесла в ковшике воды, осторожно, по одной, опустила в высокую вазу хризантемы.

Все это время Сергей Романович молча стоял, делая вид, что заинтересованно рассматривает Левитана, с ветром в вершинах берез и беспокойной весенней водой, разлившейся по начинавшей освобождаться от снега земле, хотя на самом деле он ничего не видел. Все ненужное и запретное в его жизни отхлынуло, как бы перестало существовать, и он просто боялся оглянуться и выдать себя. Он сказал себе, что эта женщина должна и будет принадлежать только ему и что это бесповоротно изменит его жизнь. В следующий момент он вздрогнул, в тишине прозвучал и поплыл тихий, медленный аккорд — Ксения мимоходом тронула клавиши радиолы.

Он оглянулся. Хозяйка уже поставила на стол несколько бутылок и цветные фужеры; она тоже двигалась словно в каком то тумане, усталость прошла, и тело, в предчувствии чуда, обрело девичью легкость и стремительность. Ей опять стало страшно.

Поставив на стол вазу с виноградом, она попросила:

— Налейте же вина, Сергей Романович. Я вас не оскорбила? Кажется, это мужское дело… Вот штопор. Коньяк тоже открывайте, немножко не помешает. Где то был еще соленый миндаль…

Окончательно привыкая друг к другу, они выпили густого темного вина, и Ксения, пристально глядя на него, вновь подумала о своей такой странной беззащитности и незащищенности.

— Ах, Сергей Романович, Сергей Романович! — сказала она, придвигая к нему вазочку с соленым миндалем. — Ничего не понимаю. Мне бы надо просто попросить вас уйти, а я почему то не хочу… Вот вы возникли из московской ночи, и я вам верю… сразу поверила. А ведь вы можете оказаться каким угодно страшным злодеем… Ваше здоровье, Сергей Романович! — Она подняла бокал, темное вино в нем задрожало, мглисто заискрилось.

— Разве злодеи появляются таким образом? — спросил он и тоже слегка приподнял бокал. — За вашу красоту, за вашу душу, за ваш повергающий любую гордыню Божий дар, Ксения Васильевна! И за счастье видеть вас сейчас, быть с вами рядом!

Она почувствовала прилившую к лицу кровь.

— Не надо, я и без того сама не своя, не понимаю, что это со мной творится. И потом, так поздно, совсем глухая ночь, все нормальные люди в Москве давно уже спят. А что же мы с вами творим? Простите, а вас никто не заметил, не окликнул, когда вы входили в подъезд? — неожиданно поинтересовалась она, и он ответил понимающей усмешкой.

— Нет, — сказал он успокаивающе. — Я ведь просто миную двери, прохожу…

— И опять не надо, Сергей Романович! — попросила она, но ее глаза, полуоткрытые губы говорили другое, — они уже оба не могли всего лишь раскланяться и расстаться.

— Может быть, и не надо, — отозвался он, не отрывая от нее горячего взгляда. — Только так будет нехорошо, не по божески. Хотите, я расскажу о себе все, все, самое тайное…

— Ах, зачем? — остановила она. — Мне все равно, кто вы и откуда появились. Разве дело в этом? Вы должны танцевать, — предположила она, окончательно решаясь и отбрасывая все мешающее и ненужное сейчас. — Я приглашаю вас, Сергей Романович, на погубительный и прелестный «Венский вальс». Нам нужно успокоиться, музыка для этого самое верное средство.

Она обошла стол, положила руку ему на плечо, — у него были радостно сумасшедшие глаза. Они прильнули друг к другу, их подхватило, втянуло в себя, закружило и понесло медленное, завораживающее движение; они ощутили ждущие, напряженные, звенящие тела друг друга, зовущие, молодые и жадные. Она уронила голову ему на плечо и тепло дышала ему в шею. Они тихо скользили вокруг стола с хризантемами, и хрустальная, в бронзе и позолоте, люстра под высоким потолком тоже стала кружиться.