Петр Проскурин - Число зверя

Гость быстро взглянул и вновь отвел глаза и долго молчал; хозяин, все так же прищурившись, терпеливо ждал.

— Ты, свояк, спроси об этом, если сможешь отыскать его, у отца Арсения, — сказал наконец Сергей Романович, и судорога перехватила его горло. — Есть такой человек… Если очень захочешь, найти его будет можно, хотя и трудно. Такой странник, бродяга. Бродит, бродит из конца в конец… все о нас, грешных, знает. Мне почему то кажется, что он захочет с тобой потолковать. А вот ты, пожалуй, и не захочешь. У тебя в жизни, очевидно, немало такого, о чем бы ты хотел навсегда забыть…

— Зачем же нам с самого начала браниться, — недовольно сказал Леонид Ильич. — Такого у каждого немало, о чем хотелось бы забыть, только не забывается. Я вроде бы уже слышал о таком. Да, именно отец Арсений, так, так, — вслух подумал он и, надвинув брови, уставился на стол перед собой. — Только как же его обнаружить, говорят, его никак нельзя увидеть, если он того не захочет…

— Здесь, свояк, дело проще, — сказал Сергей Романович. — Если ты сам очень уж захочешь, отец Арсений без всяких там казенных розысков может объявиться. Вот будешь сидеть, дремать, возможно, после важных заседаний, а он возьмет и войдет — здравствуйте…

Недоверчиво покосившись на бойкого гостя, Леонид Ильич пожевал губами; чего то главного не хватало, оно было где то совсем близко, но не давалось и тревожило.

— Не туда мы с тобой забрели, — вслух подумал Леонид Ильич. — Какой то пустой у нас с тобой разговор. Ну, странник, ну, бродит, мало ли на свете чудаков? Пусть себе бродит, страна большая, места всем хватит с избытком.

Гость ничего не ответил, лишь, выражая сомнение в истине последних слов своего собеседника, шевельнул руками, и Леонид Ильич, раздражаясь неизвестно почему, скорее всего из за своего гостя, из которого приходилось вытягивать каждое слово словно клещами, решил больше не петлять, и, хотя между ними уже и установилась некая внутренняя связь, обещавшая новые неожиданности и смещения, хозяин не стал больше выжидать.

— Я понимаю, понимаю, Горелов, тебе сейчас трудно и нехорошо, что же поделаешь? — сказал он. — Тебе не хочется разговаривать со мной, я вижу, а зря, Горелов, ведь ты мне в сыновья годишься. Мне ведь не надо никаких твоих раскаяний и признаний, мне надо кое что понять для себя самого. Может, я тебе смогу и помочь, мне лишь надо понять…

— А мне ничего не надо, и не дадут тебе, как ты говоришь, помочь, зачем обманывать себя и других? — коротко и сухо отозвался гость.

— Кто это посмеет не дать? — раздраженно вскинулся Леонид Ильич и, не дожидаясь объяснения обидных слов, в ответ на движение гостя, пододвинул к нему сигареты. — Кури, кури… Ты ведь знал, что она связана со мной? Не так ли?

— Конечно, знал, — ответил Сергей Романович, разминая сигарету, и в нем начало просыпаться что то больное и злое, — он все больше не понимал, зачем его принуждают к бесполезному, оскорбляющему память дорогой женщины разговору.

— Как же ты не поостерегся? — поинтересовался Леонид Ильич, втягиваясь, вопреки желанию, в досадное и унизительное противоборство и уже не в силах остановить себя.

— Ну, свояк, здесь, на этом поле брани, все равны! Хватит, Леонид Ильич, глупой игры… Что вам от меня нужно? Подогреть остывающую кровь? Время то не остановишь, старость тоже…

— Старости никому не избежать, старость узаконенная форма жизни, — подчеркнул Леонид Ильич довольно миролюбиво. — Ты тоже, Горелов, никуда не денешься…

— Ну, я здесь исключение. Старости у меня не будет, — с некоторым вызовом заверил Сергей Романович, — мое преимущество здесь неоспоримо, сознайтесь…

— Зачем ты убил ее? — быстро, заметно напрягаясь, спросил Леонид Ильич, неуловимо подавшись вперед и под встречным взглядом гостя бледнея.

— Я не убивал ее, я ее любил, — сказал Сергей Романович с пугающим спокойствием, и тогда его собеседник, уже понимая с тайной обреченностью исход и осознавая непреложное право гостя не быть судимым, а самому судить, старчески ссутулился и сник. — Вот так, Леонид Ильич, — донеслось до хозяина словно издалека, из плотного тумана. — Как бы я мог ее убить, ведь мы ждали ребенка, она хотела все бросить, найти тихую, спокойную работу. Опоздали, слишком близко подошли к запретной черте, но теперь уже все равно, теперь уже…

— А черный камень? — вкрадчиво спросил Леонид Ильич, обрывая мучивший его сейчас и выводивший из себя тихий голос. — Может, все из за него? Куда он мог деться?

— А а, черный камень, — сказал Сергей Романович, недоверчиво взглянув. — Исчез… Я хотел его уничтожить, растереть в пыль, так, чтобы вся Москва узнала, тем оградить и защитить ее и ребенка… Только проклятый камень исчез… Россия еще не прошла свой крестный путь…

— Вот, вот, Россия! Куда конь с копытом, туда и рак с клешней! И ты, Горелов, веришь подобной чепухе? — с горечью сказал Леонид Ильич. — Что за парадокс! Московский вор печется об интересах России, — что то новое и неслыханное! Мистика, Горелов, мистика! — Нервное возбуждение у Леонида Ильича все нарастало, он чувствовал, что говорит не о том, и ему было неловко, судьба столкнула его с непривычной, чуждой и пугающей жизнью; тут же мелькнула мысль о беспутной дочери, погрязшей в распутстве, но он подумал, что ее и судить то не за что, яблочко от яблоньки недалеко падает, как говаривается в народе, когда же и пожить, если не в молодости?

С некоторым недоумением, изо всех сил сопротивляясь, словно кто то навязывал ему это насильственно, вспомнил Леонид Ильич и о вечно недовольном сыне, на проделки которого в заграничных закупках тоже приходится глядеть сквозь пальцы, а ведь никакой вор и мошенник и за десять своих жизней не смог бы навредить государству больше, — одним словом, черт знает какие чувства и мысли нахлынули на главу государства, сделавшего всего лишь один легкомысленный шаг в сторону от наезженной дороги и позволившего своей подспудной тоске открыто вырваться на свободу, — и об этом как то отстраненно и осуждающе подумал Леонид Ильич, чувствуя себя все более неуверенно и неуютно и в то же время не в силах оборвать затягивающуюся встречу; уже сотни и тысячи незримых нитей срастили двух этих разных мужчин, старого, надеющегося на долгую и полноценную жизнь, и молодого, переступившего последний порог.

— Ты прикажи меня увезти, — попросил Сергей Романович, — тебе же этого хочется, только ты не решаешься. Брось, наплюй на всяческие условности, о чем тут рассуждать, какая совесть? Вам ведь все равно придется меня убить, иначе нельзя, ты же мне не веришь и никогда не поверишь…

— Нет, нет, я верю! — повысил голос Леонид Ильич и потянулся к своему гостю. — Не знаю почему, с самого начала верю… И сразу знал, что не ты, вот потому и решил увидеть тебя и спросить… вот, лицом к лицу. Мне так хотелось понять главное, что погубило такую женщину…