Майкл Муркок - Лондон, любовь моя

Тем не менее я запомнил одну его фразу, которую в то время счел цыганской: Ек ardtni upa si gill gia!

Много лет спустя, встретившись с ним вновь, я спросил Черного капитана, что означает эта фраза. Я не стал говорить ему, при каких обстоятельствах услышал ее. Он очень удивился.

— Этотак называемый нижний хиндустани. На нем говорят во всех портах и на всех кораблях в морях вокруг Индии. Если работаешь на этих маршрутах, без него никак не обойтись. А фраза эта значит: «Человек свалился с неба!»

Я так и не рассказал ему, где услышал эти слова, и, наверное, так никогда и не узнаю, кто их произнес. А он умел как-то пресекать мои расспросы на эту тему.

Тем не менее я абсолютно уверен в том, что Черный капитан летал. Я знаю, что если бы он не умел летать, то не смог бы меня найти за те несколько минут, пока ракеты не начали падать снова. А он никогда не отрицал своего умения летать, хотя и отказывался это подтвердить.

— Если это случилось, — сказал он мне однажды, — то это было чудом, а чудеса обычно быстро кончаются, часто еще до того, как ты сообразишь, что происходит.

Увидев мое замешательство, Черный капитан ласково рассмеялся.

С довольным видом пробираясь сквозь заполненные людьми рыночные ряды Брик-лейн, мистер Кисс обратил внимание на то, что сикхи и бенгальцы уже взяли верх над евреями в их традиционном занятии. Ростовщики и портные, которых раньше звали Гольдштейнами, Годзинскими, Литваками или Пашовскими, теперь назывались Дасами, Пателями, Ханами или Сингхами. Это не помешало, разумеется, сохранить экзотический характер их лавочек, который по-прежнему оживлял серые, обветшалые улицы Уайтчепела. Пространство между ними было заполнено торговцами кокни, предлагавшими фальшивые редкости, часовщиками, дельцами из «Короны и якоря», продавцами фарфора, религиозными фанатиками, вечно торгующимися старушками и узкоглазыми детьми. На первых этажах расцветали маленькие кафешки, бок о бок с кебабами, пирожками и пюре продавались калачи, а прямо напротив киоска с драниками ютилась китайская лавочка с едой навынос. Не обращая внимания на лотки, заваленные кучами тряпок, барахла, костюмов, дешевых игрушек, школьных учебников и виниловых пластинок, Джозеф Кисс остановился у прилавка дешевой итальянской бижутерии и подождал, пока его догонят Дэвид Маммери и Данди Банаджи.

— Это подтверждает мою точку зрения. Плохой вкус универсален, тогда как хороший — специфичен. Этой ерундой восхищаются на всех континентах земного шара. Ее можно обнаружить в Лос-Анджелесе и Чикаго, Париже и Гамбурге, Тель-Авиве и Багдаде, Бомбее и Пекине, Сиднее и Токио.

Ну, например, эти часики в виде солнца с лучами. Куда бы вы ни направились, везде их найдете. Но вот у арабов, друзья, — уникальный вкус. Посмотрите, насколько они талантливы в архитектуре. Как, впрочем, и англичане, французы и американцы. — Он взял в руки деревце, раскрашенное в золотистый цвет. — Вот это хорошо пойдет и в верховьях Амазонки, и в Папуа, и на Золотом Берегу, и в Уксбридже, Сен-Дени, Окснарде или Скоки. — Он выбрал лампу в виде лошади и уродливую кошку. — Триумф таблоида, мыльной оперы и блокбастера, воплощающих и диктатуру и демагогию, легко объясним! Сколько с меня? — поинтересовался он у хмурого хозяина-сикха, смотревшего на него с явным подозрением.

— Пятнадцать фунтов. — Сикх вернул дерево на его место рядом с серебряным заварочным чайником. — Это меньше, чем они стоили мне, приятель. — И когда мистер Кисс, словно в подтверждение своих речей, положил все обратно на лоток и двинулся дальше, сикх на это не обиделся, а скорее обрадовался.

хум пати усе ко диа эта шикса ну-ка покажи что за шлок унд цу феркюндиген дас ангенеме яр dec херрн он старый шаман вуду меня прикалывает я ему дам прикалывает

— А вот кто нам засвидетельствует моральный облик! — произнес мистер Кисс.

— Кирон? — Маммери перевел внимание на своего друга. В такой толпе он всегда чувствовал себя неуютно и обливался потом.

— Да! Веселый разбойник с большой дороги и его братец. Какое-то время я недоумевал, где он добывает деньги на дорогую одежду и машины, — сказал мистер Кисс, остановившись в проходе в ожидании застрявшего в толпе Данди Банаджи. — Было очевидно, что он не занимался обычным воровством, хотя, по словам Мэри, Кирон хвастался ей своими приключениями в Хэмпстед-Хите. Она думала, что он торгует машинами. В конце концов их поймали. Но на это ушло несколько лет. Несколько добровольных помощников полиции устроили для них ловушку. Патси все еще в больнице. Красавчик Кирон знакомился с гомиками, а Патси потом избивал их и грабил.

— Не могу поверить, что Кирон такой злодей, — сказал Дэвид и помахал Данди.

— Он говорит, что ненавидит гомосексуалистов, потому что они всегда с ним заигрывают, но, помнишь, однажды ночью, несколько лет назад, мы встретили его на Бервик-стрит. Ты окликнул его, а он подмигнул и дал нам знак молчать. И тут же мы увидели его под ручку с каким-то пожилым бизнесменом. Совершенно очевидно, что и в те времена он промышлял тем же самым, причем с куда большим риском. После доклада Вулфендена многие гомосексуалисты потеряли осторожность. Кирон признался в том, что они с Патси получали в день в среднем около двух сотен фунтов.

Маммери расстроился: в свое время компания Кирона, с помощью которого он к тому же рассчитывал установить связь с подземным миром, ему очень нравилась. Нельзя было отрицать, что преступная деятельность Кирона была весьма неприглядной. К тому времени, как к ним присоединился Данди, мистер Кисс уже заканчивал свою речь:

— Так что это было еще хуже, чем просто «Кошелек или жизнь!»

На индийце были черный свитер и джинсы. Похоже, он чувствовал себя неуютно в этом одеянии. Он не испытывал особой симпатии к жертвам Кирона. Что касается Дэвида, то ему было слишком жарко в костюме. А вот мистеру Киссу его белый льняной пиджак и шляпа были вполне удобны. Изменчивая мода шестидесятых не заставила его сменить внешний облик, хотя теперь он и стал казаться менее эксцентричным.

Мистер Кисс увел их на Уайтчепел-Хай-стрит, казавшуюся по сравнению с Брик-лейн почти пустынной.

— Слушания по делу начинаются в Олд-Бейли в понедельник. Мэри долгие годы была ему почти как мать. Она навестила его. Конечно, он ничего не отрицает, потому что, по его собственным словам, ненавидит педиков, но это лишь подтверждает преступность его действий. Я знавал грабителей, извинявших свои преступления тем, что они грабили тех, кого презирали, — биржевых маклеров, евреев, богатых наследниц, черномазых. Он пытается прикинуться жертвой войны — якобы пришлось помогать семье, за несколько шиллингов подставляя задницу сластолюбивым джентльменам на пятачке у вокзала Кингз-Кросс.