Майкл Муркок - Лондон, любовь моя

Он устремляется к Ноттинг-Хилл-Гейт, где среди новых белых башен, в которых селятся горожане высшего сорта, оккупирующие пограничный район подобно высококультурным датчанам, когда-то затесавшимся промеж саксов и морских разбойников, всегда воет ветер. Эти башни, поднявшиеся на руинах винных погребков и лавок восемнадцатого века, каким-то образом умудряются изменять направление воздушных потоков, загоняя на Ноттинг-Хилл-Хай-стрит настоящий смерч, в то время когда повсюду царят тишь да гладь. Архитектурные журналы по всему миру теперь говорят об этом феномене не иначе как о ноттинг-хиллской ловушке ветров. Благополучно выбравшись из нее и отняв руку от головы, Джозеф Кисс расстегивает свой светлый пиджак навстречу ночи и вдыхает стихший бриз. Он легко проскальзывает сквозь ограждения Кенсингтонского сада. Идет, освещаемый лунным светом, по Брод-Уолк мимо Фэри-Три и шелестящих вековых дубов и каштанов к гладкому отражению Круглого пруда, где останавливается у того места, где впервые встретил своего демона, словно бросая вызов этому созданию и требуя от него вновь материализоваться. Поскольку не появляется никто — ни демон, ни искусительницы, он вновь отправляется в путь, охваченный чувством полной безопасности, которое появляется у человека, который находится один в непомерно большом, но замкнутом пространстве. Он зевает, потом поднимает голову и заводит новую песню.

Под эту песенку добирается он до Серпантина и статуи Питера Пэна.

— Доброй ночи, Питер! По крайней мере, я разделяю твои чувства. Думаю, что разделяю. Но это во мне говорит тоска, а не разум.

Утки в воде крякают как сумасшедшие, и он воображает, как сто дряхлых ведьм взбивают воду в пену своими метлами, а потом, репетируя Хэллоуин, взмывают вверх сквозь ветви деревьев в удивительно черное, прекрасное, кажущееся ненастоящим небо, по которому плывет жемчужно-голубое облачко и где сиянием разливается месяц и мерцают яркие звезды. Ведьмы будут кружиться и нырять в воздухе, а он, лежа под рододендроном, станет свидетелем их плясок. Он спускается на тропинку и смотрит туда, где днем плещутся купальщики.

Только теперь он вспоминает о Маммери, которого сам и научил множеству этих песенок, и понимает, что, должно быть, это своего протеже он слышал, когда разговаривал по телефону с Рини Фокс.

— Ах, далеко не лучшее место для юнца. Он добрый мальчик, и я уверен, что девочки хорошо с ним обойдутся. Но ему придется лицезреть Рини и Джона и, может быть, даже Горация. Стоит самому за ним присмотреть.

Он добирается до Парк-лейн и, перемахнув через ограду, останавливается, чтобы посмотреть в сторону Мраморной арки, на припозднившиеся такси, лимузины или редкий автобус с ярко освещенными окнами, плывущий по улице, как тонущий лайнер, он вспоминает, что забыл захватить таблетки, которые помогают уберечь его мозг. Таблетки остались в Актоне. Поэтому Джозеф Кисс решает, что ему не стоит больше идти садами и парками, а вместо этого избрать кратчайший путь по Оксфорд-стрит. Ему кажется, что воздух тяжелеет, и он отирает лицо синим шелковым платком, отгоняя панику тем, что насвистывает какую-то старую, наполовину забытую мелодию из одной пьесы времен Реставрации, где он играл косноязычного крестьянина, над которым издевались два лондонских франта. Когда он выходит на Бонд-стрит, то на время замолкает, увидев двух полисменов. Группка шатающихся подростков начинает над ним насмехаться, но потом вдруг оставляет его в покое. Воздух сгущается так, что становится трудно дышать, однако он усилием воли заставляет себя пропеть два куплета «Любовницы-цыганки», после чего решает проверить пульс: не является ли затрудненное произношение признаком подступившего инфаркта. Ради собственной безопасности он продолжает следить за дыханием и сердцебиением и медленно пересекает Оксфорд-Сквер с освещенными витринами, в которых выставлены фригидные, холодные манекены, нелепые в своей современной одежде. Стараясь идти как можно ровнее, он сворачивает на Сохо-стрит и наконец добирается до Сохо-Сквер, где садится на первую попавшуюся скамейку. С удивлением он обнаруживает сирен, появляющихся из домика садовника посреди сквера. У него мелькает мысль: неужели они пришли по мою душу? Неужели они — посланницы Смерти?

— Добрый вечер, дамочки. — Здесь он в безопасности и может обращаться к ним напрямую.

Вы умеете глотать огонь, мистер Кисс? Вы когда-нибудь глотали огонь?

— О, разве что фигурально выражаясь, дамочки. Не как настоящий профессионал.

Он поднимает голову и замечает, что месяца уже не видно и на небе нависли тяжелые тучи. На его лбу выступает пот. Глядя на огни Греческой улицы, он вспоминает о своей подруге, которая живет в Сент-Анн-Корт. Хорошо бы нанести ей визит. Услышав сзади рычание, он оборачивается, готовый увидеть все, что угодно, любое чудовище, и мгновенно осознает, что то, что он услышал, было раскатом грома. Приближается гроза. Он смеется над собой и видит над куполом церкви зигзаг молнии. Тогда он решается идти дальше. Раз уж придется укрываться от дождя, то лучше, если это окажется какое-нибудь более знакомое место.

— Спокойной ночи, дамочки!

Он возвращается назад через Саттон-роу, мимо магазина «Фойлс» по Чаринг-Кросс-роуд, а оттуда направляется по Хай-Холборн к Виадуку. Он все еще с трудом воспринимает местные .новостройки и вспоминает, как днем и ночью, без сна, рыскал среди развалин в надежде услышать шепот живых, прочитать мысли еще не угасших сознаний. Теперь гром гремит прямо над его головой, подобный рокоту бомбардировщиков, летящих роем, чтобы сеять смерть. Сверкание молний напоминает ему о зенитках, трассирующих снарядах и лучах прожекторов. Он замедляет шаг. Дождя все нет. Выйдя на Чансери-лейн, он видит, что на дороге, лицом к земле, лежит человек. Рядом рассыпанное содержимое двух пластиковых пакетов. Сначала ему кажется, что это какой-то пьянчужка, но, приблизившись, он соображает, что перед ним женщина. На вид ей лет двадцать пять, у нее длинные каштановые волосы. Из носа сочится кровь. На ней дешевое ситцевое платье, бесформенное, как мешок.

Когда мистер Кисс подходит, чтобы помочь ей, она нервно поднимается на ноги и не слишком охотно разрешает ему довести себя до тротуара. Усадив ее на ступеньки у входа в какое-то учреждение, он возвращается назад, чтобы подобрать рассыпавшееся — картошку, лук и морковь. Он собирает все в порванные пакеты и старается связать их, чтобы ничего не вываливалось. При свете молнии он видит, что ее ладони и колени разбиты до крови. Он разворачивает ее к свету фонаря. Да, при падении она сильно поранилась.