Айрис Мэрдок - Дикая роза

— Простите, что я так ворвался к вам на прошлой неделе, — сказал Феликс. — Потом-то я сообразил, как это было неуместно. Но мне стало невтерпеж сидеть в Сетон-Блейзе и ждать.

— А я ведь и не знала, что вы там, — сказала Энн. — Приехали бы раньше.

Феликс наклонил голову, заглянул в свой стакан и пробормотал что-то вроде «не уверен, хотите ли вы меня видеть».

— Вы же знаете, я вам всегда рада. — Слова эти, хоть и соответствовали истине, прозвучали безразлично и лживо. Не то она сказала, что нужно. Представляется, будто не знает того, что отлично знает. Говорит так, точно он старый друг, и ничего больше. А разве он не просто старый друг? Энн запуталась. Она поймала себя на мысли, что от одной только усталости и душевной пустоты может в этом разговоре что-то убить, и вспомнились жестокие упреки Рэндла — убиваешь веселость и искренность, глушишь всякую жизнь. Дух отрицания, вечные «нет». Но сейчас-то разве это важно?

— Простите меня, Энн, — сказал Феликс, выпрямляясь в кресле, — вы дадите Рэндлу развод, если он попросит?

Энн глотнула воздуху. Она не была готова к этому прямому вопросу. Но сразу приободрилась.

— Он уже просит, и, если будет просить достаточно долго, наверно, я соглашусь. А пока я в этом смысле ничего не буду предпринимать.

— Вы думаете, он вернется?

На Энн пахнуло смертельным холодом. Ей хотелось разрыдаться, хотелось крикнуть: «Не знаю, мне все равно!» Сдержавшись, она сказала сухо:

— Право, не могу сказать, Феликс, понятия не имею. — И невольно повторила злым, измученным тоном: — Понятия не имею. Понятия не имею.

— Да-да. Простите. — Феликс, казалось, был обескуражен.

— Это вы простите, — сказала она. — Я сегодня черт знает в каком состоянии, не гожусь для человеческого общества. Пожалуй, вам лучше уехать, Феликс. — Непонятно, почему она так нервничает, так злится. Ведь ей вовсе не хочется, чтобы он уехал.

— Позвольте мне побыть ещё немножко, — сказал он мягко.

Энн ответила усталым жестом и опять устремила взгляд на рефлектор. Странное какое-то ощущение во всем теле.

— Надеюсь, я вас тогда не… оскорбил? — спросил он вдруг.

— Нет. Когда?

— Когда я… — Он осекся.

Она бросила на него быстрый взгляд.

— Нет-нет, конечно, нет. — Она подумала: не надо терять голову. Что-то сейчас случится, вот сейчас, сейчас…

— Ах, Энн, — сказал он и поставил стакан на пол. Это было признание в любви.

На секунду Энн окаменела. Потом повернулась к нему, и взгляды их встретились. Такие взгляды — глаза в глаза — многое решают, и Энн, даже не успев увидеть барьера, перемахнула через него и понеслась дальше. Отныне все между ними будет по-иному.

— Н-ну… — сказала она и отвернулась. Щеки её горели, в горле стоял комок, и всю её трясло, точно от страха.

Феликс откинулся в кресле, вытянув свои длинные ноги, и, крутя в пальцах стакан, уставился в потолок. Сказал:

— М-м. — Сцена была не из эффектных, но за эти минуты много чего случилось.

— Простите, — заговорил он наконец. — Я не собирался огорошить вас этим сегодня. Это свинство с моей стороны. Хотя в каком-то смысле вы, надо полагать, уже давно знали.

— Да, — сказала Энн. — В каком-то смысле знала. — Но знать в каком-то смысле было совсем не то, что знать вот так, как сейчас. Чувствуя легкую дурноту, она не отрывала взгляда от электрического камина, а Феликс по-прежнему глядел в потолок.

Он опять заговорил:

— Вы не обращайте внимания. Я хочу сказать, что пусть это вас не тревожит. Только в одном деле мне нужна ваша помощь, да и это не срочно. Я ещё не окончательно решил, где теперь буду работать. Если со временем — сейчас я ни о чем не спрашиваю — вам покажется, что я тут лишний, я могу убраться в Индию. Но если вы этого не скажете, вы ведь знаете, я не стану вам надоедать. Я вас люблю, отрицать это бесполезно. Но я умею быть добрым, благоразумным и смирным. Даже если бы вы решили, что я могу быть вам полезен, практически полезен, на правах друга, я был бы рад, был бы очень, очень счастлив остаться поблизости. И конечно, я ни на что не рассчитываю. Забыть о том, что здесь произошло, — на это вам потребуются месяцы, годы. Чем бы это ни кончилось, я прошу одного — позвольте мне видеться с вами и немножко вам помогать. Это было бы для меня такой радостью, Энн, просто сказать не могу. Нет, знаете, я даже рад, что высказался, и очень вас прошу, не прогоняйте меня. Клянусь, я ни на что не рассчитываю.

Никогда ещё она не слышала, чтобы он говорил с таким чувством. Было даже немного страшно, что он, всегда молчаливый и сдержанный, так волнуется, хотя говорил он негромко и не смотрел на нее. Но в следующую секунду она спросила себя: а почему он ни на что не рассчитывает?

— Даже не знаю, что вам сказать, Феликс, — начала она, чтобы дать себе время собраться с мыслями. От того, что она ему сейчас скажет, зависит так много.

А Феликс, истолковав её слова как своего рода отказ, сказал поспешно:

— Ну, не буду, не буду. Довольно об этом. Зря я вас растревожил. И разумеется, я прекрасно могу уехать в Индию. В самом деле, это будет куда разумнее.

— Феликс, — закричала Энн, — перестаньте! С вами с ума сойти можно!

Опять она увидела устремленные на неё глаза — широко открытые, синие, удивленные, честные глаза солдата. Он не знал, как понять её окрик. Она и сама не знала.

— Не сердитесь, — сказала она, чувствуя, что ещё немножко, и она либо рассмеется, либо заплачет, — но вы такой смешной! Конечно, нам нужно об этом говорить, раз уж все выяснилось. И конечно, я не хочу прогонять вас в Индию. Но я должна знать, что делаю. И хорошо бы, вы успокоились, а не шарахались из стороны в сторону, как испуганный конь.

Феликс посмотрел на неё благодарно, умоляюще и протянул к ней руки.

— Вы поставили меня в трудное положение, — продолжала она. — Вы знаете, как хорошо я к вам отношусь. А что еще? Я не могу вам сказать ни «останьтесь», ни «уезжайте». Как вы не понимаете? Ой… — Она сбилась и умолкла. Только бы не выдать ему свои подлинные чувства. Так у нее, значит, есть подлинные чувства? Она добавила неожиданно и как будто не к месту: — Кто знает, может быть, Рэндл завтра вернется. — Слова получились холодные, грозные. Феликс изменился в лице, и, увидев это, она жестко поджала губы. Все черты её словно застыли.

— И если он завтра вернется, вы его примете?

— Конечно.

— А если он вернется через год или через два года, тоже примете?

Энн отвела от него глаза, посмотрела в окно. Там, в последних отблесках света, маячил Пенн — разглядывал щиток «мерседеса». Только не торопиться, не сболтнуть какую-нибудь глупость.

— Да, да, наверно. — Так, кажется, надо было ответить? И она поспешно продолжала: — Я не хочу показаться бессердечной, Феликс, но не надо нам себя обманывать. То есть это вам не надо себя обманывать. Это у вас… насчет меня… просто блажь. Вам нужно… связать свою жизнь с кем-нибудь помоложе, с кем-нибудь… свободным. — Это слово далось ей с трудом. — Ведь была какая-то девушка, француженка? Мне Милдред говорила.