Кристоф Рансмайр - Последний мир

Котта

Котта — один из многих: в годы правления Августа все больше подданных и граждан Рима покидают метрополию, чтобы скрыться от машины власти, от вездесущей слежки, от лесов знамен и нудной долбежки патриотических лозунгов; иные бегут от солдатчины, а то и попросту от скуки, ведь жизнь граждан насквозь регламентирована — вплоть до смехотворнейших обязанностей. Вдали от симметрии урегулированного существования они где-нибудь на одичавших окраинах Империи ищут жизни без надзора. На жаргоне правительственных газет и в полицейских бумагах такого рода путешественники именуются государственными беглецами.

Котта Максим Мессалин

Младший сын оратора Валерия Мессалы Корвина; поэт и оратор, друг Овидия; неоднократно упоминаем историками Плинием и Тацитом — к примеру, он выступал в сенате в поддержку Тиберия и впоследствии, когда ему предъявили обвинение в оскорблении величества, был взят под защиту самим Императором. Умер, предположительно, от отравленного лекарства. Шесть писем Овидия с Черного моря («Письма с Понта») адресованы ему.

Пусть пожеланья добра, которые я посылаю, Котта, дойдя до тебя, вправду добро принесут… Так для чего я пишу? Ни мне, ни тебе непонятно, вместе с тобою ищу смысла в посланье моем. «Что ни поэт — то безумец», — твердит народ не напрасно. Разве сам не служу лучшим примером тому?.. Я, не жалея сил, сею в бесплодный песок… Что уповал я на вас, за это, друзья, извините: грешен пред вами впредь этим не будет Назон…

Ликаон

Канатчик в Томах; сдает Котте неотапливаемую, увешанную яркими гобеленами мансарду в своем доме; временами прибегает к услугам поденщицы Эхо; спит среди мотовил и канатных воротов в углу мастерской и даже в морозы ходит босой; вместе со скомканными денежными купюрами, серебряными приборами из почерневшего серебра и армейским пистолетом хранит в сейфе каменно-серую, изъеденную молью волчью шкуру.

Ликаон

Аркадский тиран; намеревается убить во сне Юпитера, пришедшего к нему в человеческом облике, и, испытывая его всеведенье, угощает бога человечиной. Юпитер испепеляет дворец тирана; Ликаон спасается бегством.

Он, устрашенный, бежит; тишины деревенской достигнув, воет, пытаясь вотще говорить. Уже обретают ярость былые уста, с привычною страстью к убийству он нападает на скот, — и доныне на кровь веселится! Шерсть уже вместо одежд; становятся лапами руки. Вот уж он — волк, но следы сохраняет прежнего вида: та же на нем седина, и прежняя в морде свирепость, светятся так же глаза, и лютость в облике та же.

Лихас

Миссионер староверов, который ежегодно на Пасху является на рыбачьем катере из Босфора в Томы, чтобы в сумраке беспризорной, заросшей лишайником и плесенью церкви прочесть литанию о муках, выпадающих на долю его секты под римским владычеством; однажды в Страстную пятницу прерывает демонстрацию фильма о смерти Орфея, крича, что в такой день надлежит думать лишь о страстях и муках распятого владыки всей земли; колокольным звоном вынуждает Кипариса прекратить сеанс.

Лихас

Посланец, передающий Геркулесу пропитанную кровью кентавра рубашку, от которой герой должен умереть. Геркулес, уже почти сраженный адом рубашки и болью, швыряет Лихаса в море возле Эвбеи.

Так вот и он: в пустоту исполинскими брошен руками, белым от ужаса стал, вся влажность из тела исчезла, и — по преданью веков — превратился в утес он бездушный.

Марсий

Углежог из горной долины в Лимире; один из ухажеров Эхо; после ее исчезновения целую ночь понапрасну ждет ее, напивается и разносит ее жилище; своими криками и странной музыкой не дает томитам сомкнуть глаз. На рассвете Терей бросает углежога в поилку для скотины, откуда его вытаскивает Прокна, иначе он бы неминуемо захлебнулся. В оковах хмельного дурмана и тяжелых сновидений углежог все утро валяется на замшелых камнях у водопоя; единственный человек на берегах железного города, горюющий об исчезновении Эхо.

Марсий

Сатир, мастер игры на двойной флейте, жестоко наказанный Аполлоном, богом поэтического искусства и музыки, ибо, вызвав Аполлона на музыкальное состязание, сатир играл несравненно прекрасно. Аполлон подвешивает Марсия к дереву вниз головой.

Так он взывал, но уж с рук и с плеч его содрана кожа. Раною стал он сплошной. Кровь льется по телу струями, мышцы открыты, видны; без всяких покровов трепещут жилы, биясь; сосчитать нутряные все части возможно, и обнажились в груди перепонок прозрачные пленки. Пролили слезы о нем деревенские жители, фавны — боги лесов, — и Олимп, знаменитый уже, и сатиры-братья, и нимфы, и все, кто тогда по соседним нагорьям пас руноносных овец иль скотины стада круторогой, залили вовсе его, а земля увлажненная слезы тотчас в себя вобрала и впитала в глубинные жилы; в воды потом превратив, на вольный их вывела воздух. Вот он, в крутых берегах устремляясь к жадному морю, Марсия имя хранит, из фригийских потоков светлейший.

Медея

Заглавная героиня трагедии Назона, которая с успехом идет во всех театрах Империи и делает своего автора знаменитостью. Котта считает, что узнал этот персонаж в одной из масок томской процессии ряженых — огромной, в красных брызгах бабище с торсом из дерева и соломы, которая растущими из подбрюшья тощими ручонками подбрасывает вверх и с визгом ловит картонный череп; в трагедии Назона Медея убила родного брата, расчленила его труп, а отрезанную голову швырнула в скалы.

Медея

Заглавная героиня не дошедшей до нас трагедии Овидия; дочь колхидского царя Ээта, внучка бога солнца, великая волшебница; влюбляется в Ясона, помогает ему добыть золотое руно; став женой Ясона, едет с ним в Иолк, там убивает Ясонова дядю, Ясонову невесту, его и своих детей, бежит к царю Эгею в Афины, становится его супругой и пытается отравить его сына Тесея; бежит. Наряду со многими другими волшебными чарами умеет поворачивать время вспять и омолаживать все живое.

В медном котле между тем могучее средство вскипает… Варит и корни она, в гемонийском найденные доле, и семена, и цветы, и горькие соки растений; в них добавляет еще каменья с окраин Востока, чистый песок, что омыт при отливе водой океана, вот подливает росы, что ночью собрана лунной; с мясом туда же кладет и поганые филина крылья, оборотня потроха, что волчий образ звериный в вид изменяет людской; положила в варево также и кинифийской змеи чешуйчатой тонкую кожу; печень оленя-самца; в состав опустила вдобавок голову с клювом кривым вековухи столетней — вороны. Тысячи к этим вещам прибавив еще безымянных, варварка, смертному в дар потребный состав приготовив, кроткой оливы седой давно уже высохшей ветвью варево стала мешать от дна и до верхнего слоя. Вдруг этот старый сучок, вращаемый в меди горячей, зазеленел, а потом через короткое время оделся в листья и вдруг отягчен стал грузом тяжелых оливок. Всякий же раз, как огонь из бронзовой брызгал купели пеной и капли его упадали горящие наземь, зелень являлась, цветы и густая трава луговая.