Мартин Эмис - Деньги

— Не в курсе. Вряд ли много. За все платил Филдинг.

— А вот и нет. До меня наконец дошло. Задумка была — блеск. Вы же подписывали кучу документов. Так вот, подозреваю, вы подписывали их дважды. Один раз в графе «Участник соглашения», другой раз в графе «Сам». Но это же ваше имя. И компания, которую вы учредили, называлась не «Гудни и Сам», а «Сам и Сам». Просто «Сам». Гостиницы, авиабилеты, лимузины, зарплаты, аренда студии. Все это вы оплачивали сами. Сам.

Я пожал плечами с полнейшей невозмутимостью и сказал:

— Продолжим игру.

Я взял его ладью. Он взял моего коня. Четыре фигуры застыли — ни туда, ни сюда. Мы встали со стульев, потянулись и с вызовом глянули друг на друга. Я предложил ему руку для пожатия и сказал:

— Ничья.

— Нет. Боюсь, вы проиграли.

— Да ну, совершенно патовая же ситуация.

Я легкомысленно показал на доску — и увидел, что он прав. Я мог двигать лишь короля, снимая при этом защиту со своей пешки. Мартин же затем спокойно ел мою пешку королем, не снимая защиты со своей.

— Цугцванг, — проговорил он.

— Это что еще за хрен?

— В буквальном переводе это значит «обязан ходить». То есть, проигрывает тот, чей ход. Если бы сейчас ход был мой, вы бы выигрывали. Но ход ваш. Так что вы проигрываете.

— Игра случая. Дуракам везет.

— Едва ли, — ответил он. — Оппозиция — тоже своего рода цугцванг, когда взаимоотношение между королями становится регулярным. Бывает, правда, и косая оппозиция, и коневая. В теории композиции есть такое понятие, этюды на тему полей соответствия. Дело в том...

Я зажал уши. Мартин продолжал говорить — призрачный, вощеный, с рябью на лице. Не знаю, услышал ли он мой новый голос, или тот звучал лишь у меня в голове, но я произнес:

— Я посмешище. Посмешище! А ты... Это все ты.

Я и не заметил, как первый раз замахнулся, — но он заметил. Он пригнулся или шмыгнул в сторону, или резко отклонил корпус, и мой кулак врезался в бра у него над головой. Крутнувшись по широкой дуге, чтобы вмочить тыльной стороной руки, я споткнулся о низкий стул, ребро спинки которого угодило мне под дых. Вскочив, я замолотил воздух, как мельница. Я метался по комнате, как большая обезьяна в маленькой клетке. Но ни одна плюха не достигала цели. Черт побери, да его тут просто нет, просто нет. Последний удар поверг меня ниц возле носорожьего дивана, который пнул меня прямо в лицо своим квадратным, окованным железом, ботинком. Нарыв у меня в голове лопнул или вскрылся. Комната накренилась, забурилась и с реактивным свистом унеслась в ночь.

Когда я очнулся, Мартин по-прежнему был в комнате и по-прежнему говорил.

Когда я очнулся, Мартина уже не было, и не доносилось ни звука.

Как только рассвело, я вышел на улицу в последний раз. Потом вернулся. Что тут еще скажешь? Чихающий полицейский, скорбный регулировщик движения, лысый чернокожий почтальон в кроссовках. И люди, один за другим, движущиеся курсом ночь — день по своим привычным делам. Потом я вернулся. Ну что тут еще скажешь? Что?

Я выставил в ряд бутылки скотча, выложил мартинины транквилизаторы и еще сорок таблеток из моей кухонной аптечки. Набросал записку самоубийцы, на этот раз коротенькую. Она гласила: «Дорогая Антония, пожалуйста, не заходи в спальню. Отправляйся домой и позвони в полицию. Прошу прощения, что задолжал. Прошу прощения за весь бардак». Горстями засыпал в рот таблетки и проглотил. Эффект был на удивление быстрый. Сначала туман клубился, словно любовь, да-да, словно любовь, какой на этом свете не сыщешь, и я залился слезами и произнес:

— Ну давай. Возьми меня. Поскорее, ну давай же.

Но потом я ощутил последний прилив стыда. Вся жизнь моя была анекдотом. Вот смерть— это будет серьезно. Потому, наверно, я так и боюсь... Дружище, не надо брать с меня пример. Пожалуйста, сестренка, попробуй как-нибудь иначе. Скоро нас обоих не будет. Давай напоследок подрожим вместе от страха. Дай руку. Чуешь дрожь...

Декабрь, январь. 1981, 1982.

Угадайте что. Я тут давеча концы чуть не отдал. Угу. Был, можно сказать, на волосок от гибели. Кто виноват? Ну конечно. «Фиаско». Рассекаю это я себе милях на двадцати пяти в час. Хотя, если подумать, вряд ли скорость была выше двадцати или пятнадцати. Холодная погода «фиаско» не по нраву. Жаркая тоже, да и дождливая. Честно говоря, «фиаско» почти всегда подкладывает свинью, если нужно куда-нибудь ехать. При всех его достоинствах, проехать без затей из пункта А в пункт Б — это не из репертуара «фиаско». Больше всего ему нравится — и в этом он настоящий профессионал — торчать на месте... Глубокие слякотные колеи основательно избороздили магистральные трассы. Такая дорожная обстановка машинам наиболее ненавистна, скорость движения определяется скоростью самого медленного, тысячного звена: после вас, только после вас. Я резко вильнул вправо, решил на пробу срезать, откромсать от внешнего ряда новый ломтик. Не исключено, что до «фиаско» никто по этой улочке сегодня еще и не ездил. На вид асфальт казался мокрым, а по ощущению сухим. Я рванул к перекрестку, тронул тормоз и очутился на идеально гладкой стремнине черного льда. Микросекунду или две я даже ощущал удовлетворение от того, что «фиаско» решил наконец себя показать. Вернувшись волею заклинивших колес на предыдущий этап в развитии транспорта, мы как на санках скользили по улице игрушечного городка. Ух ты, подумал я. Дальше-то что?

Мы вылетели на широкую улицу, со скоростью звука, скоростью вопля, только вопля никто не слышал. А улица такая цивильная! Изумленно фыркнул толстый автобус. Кто-то сделал сальто через руль велосипеда. С дребезгом содрогнулся, с лязгом тормознул молочный фургон. «Фиаско» вполоборота развернулся на своих полозьях и боком пропахал слякоть по направлению к машинам, припаркованным у противоположной обочины. Я беспомощно боролся с рулем. Словно корабль к пристани, «фиаско» вплыл в узкую бухточку и со скрежетом замер — видимо, надолго.

Я выбрался наружу. Улица замерла столбом и хлопала глазами. Я кинул монету в счетчик парковки, зашел прямиком в распахнувшую мне двери «Принцессу Диану», заказал двойной скотч и тяжело облокотился на стойку, в шоке от воображаемых ран. Господи Боже. Чуть ведь концы не отдал.

В Лондоне Рождественские праздники. Рождественские праздники — это время, когда мелочь из рук таксиста кажется раскаленной, словно монеты, извергнутые недрами однорукого бандита, когда конторские крысы пытают счастья в роли кабацких остряков и за длинными столами дешевых бистро, когда в застывшие предновогодние дни люди хвастают перед всем миром своими подарками в автобусах и поездах метро: воротнички охватывают шею, как холодный компресс, перчатки лежат на коленях, окоченевшие, как маринованные осьминоги, блестят в наемном свете часы и авторучки. Рождественские праздники — это время, когда все девицы воркуют, как мол все «мило» и «чудесно».