Мартин Эмис - Деньги

Лифт всосал меня в свое механическое нутро и устремился ввысь. Зубная боль все это время продолжала упорствовать. Зайдя в номер, я схватил бутылку и опустился на кровать. В ожидании привычного шума в ушах я думал о воздушном транспорте и часовых поясах, о Селине... Да, пожалуй настал момент просветить вас. Может, и мне чуть полегчает, когда выговорюсь.

Сегодня утром... черт, неужели сегодня? а кажется, что сто лет назад — так вот, Алек Ллуэллин отвез меня в аэропорт Хитроу на моем же «фиаско»; зверь, а не машина. Этот враль попросил одолжить ее, пока меня не будет. Готовясь к рейсу, я по самые брови нагрузился бухлом и транквилизаторами. Летать я боюсь. Приземляться тоже. Говорили мы мало. Он должен мне денег... встали в хвост длинной очереди в кассу. Втайне я надеялся, что свободных мест не будет. Но места были, компьютер-щелкунчик выбил мне посадочный талон.

— Только поторопитесь, — добавила кассирша. Алек трусцой проводил меня до паспортного контроля, взъерошил мне шевелюру и подтолкнул к окошку. — Эй, Джон! — позвал он, когда я был уже на той стороне. — Эй, торчок!

Рядом с ним стоял какой-то старик и махал непонятно кому.

— Чего?

— Подойди сюда, — поманил меня Алек. Я подошел.

— Чего?

— Селина... она спит с кем-то еще. Часто и помногу.

— Ах ты, старый враль.

Кажется, я даже попытался съездить ему по роже. Алек вечно в своем стиле.

— Я думал, будет лучше, если ты узнаешь, — изобразил он обиду. Потом улыбнулся. — Раком, боком, она сверху. По-всякому,

— Да ну? И с кем бы это? Все ты врешь... Но с кем?!

Он так и не сказал, с кем. По его словам, это продолжается уже давно, причем с человеком, которого я хорошо знаю.

— Ах ты!.. — повторил я и в спешке ретировался.

Вот. Как-то не похоже, чтобы мне полегчало. Ни капельки. Попробовать, что ли, поспать. Лондон уже просыпается. В том числе Селина. В области затылка у меня снова возникает далекое шипение или свист, или гул, неспешно меняя тональность, выше и выше.

Иногда я просыпаюсь по утрам с таким ощущением, словно выполз из-под асфальтоукладчика.

Вам знакомы стоические аспекты ударного пьянства, беспробудного пьянства? Ударничество и беспробудность? Зато потом отнюдь не в ударе. Господи, я же не хотел ничего дурного. Только немного поразвлечься.

Шум в ушах — надежнее и, главное, дешевле любого будильника — разбудил меня в девять ноль-ноль. На высокой раздраженной ноте, словно битый час не может добудиться. Пересохшим языком я осторожно обследовал северо-западный квадрат. Без особых изменений, разве что побольнее. Горло сообщало, что первая же сигарета запалит бикфордов шнур к арсеналу в недрах грудной клетки. Похлопав себя по карманам, я все равно закурил.

Через десять минут я выполз из гальюна на четвереньках — бледный и совершенно искренне раскаивающийся крокодил. Господи, ну зачем я пил всю эту гадость. Перекатившись на спину, я ослабил галстук и стал расстегивать рубашку — и тут зазвонил телефон.

— Джон? Это Лорн Гайленд.

— Лорн! — выдавил я. Ну и мерзкий хрип. — Как дела?

— Отлично, Джон, — сказал он. — Лучше некуда. А у тебя?

— Замечательно, просто замечательно.

— Это хорошо, Джон... Джон?

— Да, Лорн.

— Джон, меня кое-что беспокоит.

— И что бы это могло быть, Лорн?

— Джон, я еще не старик.

— Я в курсе, Лорн.

— Я в превосходной форме. Просто как никогда.

— Рад за тебя.

— Поэтому, Джон, мне не нравится, когда ты говоришь, что я старик.

— Лорн, я этого не говорил.

— Ладно, не говоришь. Но намекаешь, а это, это... примерно одно и то же. Так, по-моему. Еще ты намекаешь, что я не очень активен сексуально и не могу удовлетворить моих женщин. Джон, это совершенно не так.

— Лорн, я и не сомневаюсь, что это не так.

— Тогда зачем на это намекать? Джон, я думаю, нам надо встретиться и все обсудить. Это не телефонный разговор.

— Согласен. Когда?

— Джон, мой график расписан по минутам.

— Допустим.

— Не могу же я все бросить и, и... бежать встречаться с тобой.

— Конечно, нет, Лорн.

— Джон, я очень занятой человек. Занятой и активный. Гиперактивный. В шесть утра я уже в спортклубе. Потом кувыркаюсь на татами с моим тренером по дзюдо. Во второй половине дня качаю железо. А дома уже гольф, теннис, водные лыжи, акваланг, бадминтон, поло. Знаешь, Джон, иногда я просто выбегаю на пляж и ношусь вдоль берега, как ребенок. А мои девочки, цыпы у меня дома, когда я опаздываю, они отчитывают меня, словно маленького мальчика. Потом полночи безумной любви. Вчера вот...

И так далее — честное слово, битых полтора часа. С какого-то момента я перестал отвечать. Эффекта, однако, никакого. Пришлось сидеть пень пнем, смолить сигарету за сигаретой и стоически сносить мучение.

Когда все кончилось, я хлебнул скотча, бумажным платком смахнул слезу и позвонил дежурному. Попросил кофе. Надо же иногда и пожалеть себя.

— С чем кофе? — В ответе звучало явное подозрение. На что я сказал: с молоком и сахаром. И поинтересовался:

— Кофейник большой?

— На две чашки.

— Тогда четыре кофейника.

— Будет сделано.

Откинувшись на кушетке, я стал изучать свою замусоленную, с вываливающимися листами записную книжку. Взял с тумбочки гостиничный блокнот и ручку и составил список мест, куда могло занести кочевницу Селину. Куда только ее ни заносит. Интересно, подумал я (так, из общих соображений), во что мне обойдутся все эти звонки.

Я разделся и принял ванну. Потом чернокожий, лучащийся предупредительностью коридорный вкатил столик с моим кофе. Я вылез из ванны, обмотался полотенцем и, черкнув свои инициалы в квитанции, дал парнишке доллар на чай. Парнишка был бодр и свеж; в его походке и улыбке чувствовалось радостное возбуждение. Он повел носом и скорчил невинную гримаску.

Ему достаточно было разок глянуть на меня — на пепельницу, бутылку, четыре кофейника, на мою рожу и мое брюхо, мертвым грузом свисающее за край белого полотенца, — достаточно было одного взгляда, чтобы понять, каким крепким топливом я заправляюсь.

В глубокой вентиляционной шахте под моим номером привязан пес. Настоящий талант по части лая, аж стекла дрожат. Я вдоволь наслушался его, пока сидел и изнывал с Лорном на проводе. Каждые полчаса стены каньона вибрируют в такт этому чудовищному предупреждению. Ярость положена псу по должности. На нем большая ответственность — судя по звуку, он охраняет врата ада. Его легкие бездонны, ярость беспредельна. На что ему такие легкие? Ясно, на что: никого не впускать и не выпускать.

Пожалуй, не мешало бы выдать всю подноготную о Селине, и побыстрому. Сучка ты сучка, что со мной вытворяешь?

Как и многие девушки (на мой взгляд) — особенно компактной, верткой, гибкой, постельно искушенной разновидности, — Селина живет в закаленном страхе Агрессии, приставаний, грязных домогательств. Мир нередко творил над ней насилие прежде, и она полагает, что мир не прочь продолжить в том же духе. Ночью в койке, или откинувшись на спинку соседнего сиденья во время долгих и тревожных поездок на «фиаско», или под конец обеда в навороченном ресторане, когда всё уже выпито, Селина часто развлекала меня историями надругательств и обид времен детствa и юности: елейное «Девочка, хочешь конфетку?» на пустыре, потливые допросы в сарае, какой-нибудь неуклюжий дебил в тупике или проулке, вплоть до одержимых нарциссизмом фотографов и страдающих приапизмом манекенщиков, увивавшихся на работе вокруг да около, и наконец сердитые панки, троглодиты-болельщики, автобусные бяки и буки, что злонамеренно подпирают стены, то и дело норовят ущипнуть ее за попку, за грудку и вообще не делают секрета из своих намерений... Это, должно быть, утомительно — осознание, что половина населения планеты, один на один, могут сделать с тобой все что им в голову взбредет.