Иван Шевцов - Голубой бриллиант

Утренняя свежесть приятно бодрила. Улетела чайка, унесла мои воспоминания, и ко мне вернулся сон. Я помнил, что прощаясь с Ларисой, дал ей свою визитную карточку со своими телефоном и адресом, записал ее тверской адрес и телефон и пригласил ее на свой юбилейный спектакль, который должен состояться в сентябре. Разбудил меня стук в дверь. Я проспал завтрак, об этом мне объявил Игорь. Он зашел «поговорить по душам» с бутылкой португальского полусладкого вина. Я сразу дал отбой, заявив решительно:

– С утра не употребляю.

– Да что вы за мужики – писатели, артисты? Один орет: с утра не принимаю, другой: с утра не употребляю. Вы что, при исполнении служебных обязанностей? Мы на отдыхе, и для организма нет никакой разницы – утро, вечер, ночь. Давайте сосуды. – Он ловко отвинтил пробку.

– А между прочим, ночью Настя тебя искала, – сказал я. – И пришел ты ко мне только потому, что у себя в каюте Настасья не позволит.

– Естественно, – согласился Игорь, – и еще потому, что в одиночестве пить нецивилизованно. Это удел алкашей. Я же не алкаш. Как вы считаете? – Он наполнил стакан и попросил второй.

– Пока ты не алкаш, но в перспективе… – Он наполнил второй стакан и спросил:

– Значит и к вам заглянула?

– Кого ты имеешь в виду? – ненужно переспросил я.

– Естественно, не Ларису, – ответил он и лукаво улыбнулся. Затем поднял стакан, состроил торжественно-бравый вид, провозгласил:

– У меня тост! За здоровье и процветание прекрасной Ларисы, которая помогла вам скоротать одиночество и отвлекла вас от тягостных дум об Альбине.

Любопытно: за все время пребывания на теплоходе, а точнее после встречи с Ларисой, я ни разу не вспомнил об Альбине. Ну, что ж, тост мне пришелся по душе, ради него можно позволить себе и с утра. Игорь выпил полстакана, провел тыльной стороной ладони по влажным губам и, похвалив вино, поставил стакан. Не глядя на меня, заговорил, словно размышляя сам с собой:

– А она стоящая, вообще характер есть. Ее интересно писать. – Понятно, что речь шла о Ларисе. Я смолчал, а он допил вино, наполнил снова стакан и продолжал, преднамеренно не называя имени Ларисы:

– Будет позировать.

– Сама напросилась? – не без подначки сказал я.

– Обещала, – обронил он и, стукнув своим полным стаканом об мой стакан, буркнул: – За успехи. – Какие и чьи успехи имелись в виду, я не понял. – Каким же образом она будет тебе позировать? Наездами из Твери или временно поселится в твоей мастерской? – Игорь с лукавинкой в глазах сверкнул на меня и ответил:

– Там посмотрим.

– Конечно, это будет не просто портрет незнакомки, а жанровый шедевр, – продолжал я безобидно подкалывать. – Или просто девушка, освещенная солнцем или девочка с персиками? Чем Ююкин хуже Серова? – Он скривил влажные от вина губы в улыбку, но промолчал. А я все продолжал: – Значит, ты положил на Ларису глаз?

– После вас, – съязвил он. – Я наблюдал за вами. Вы хорошо смотрелись, красиво. Да-да, я серьезно: импозантно смотрелись, молодцом. Преобразились, воспряли, даже помолодели. От нее на вас исходила благотворная аура. Она, аура эта, стариков молодит. Не омолаживает, а молодит, – ехидно уколол Игорь, ожидая от меня наигранного возмущения: мол, о каком старике ты болтаешь? Но на этот раз я не поддался на его крючок. Я спросил:

– А на юнцов, вроде тебя, тоже действует?

– Поджигает, накаляет до бела, – согласился он.

– Ты будь осторожен: так и сжечь может.

– А что сказал Есенин по этому поводу? Кто сгорел, того не подожжешь. Так что вас не подожжешь, вы сгорели на Альбине. – Опять шпилька. Мы с ним часто так пикировались. И я ответил:

– Да будет тебе, юнец, известно: я горел, но не сгорел.

– Ну, так испылать вам. – Он налил вина в свой стакан и протянул бутылку к моему, но я его остановил:

– Мне не наливай. Остаток допью до дна за Ларису, и точка: до самой Москвы карантин объявляю, диета. Так что в компаньоны пригласи писателя.

– Он не может. Стакан взять не может, потому, как руки заняты: в одной – карандаш, в другой – тетрадь.

– А-а, понятно, творит. Тогда не мешай. Он роман пишет. Говорил – последний роман. И грозился нас с тобой вывести… на чистую воду.

– Это как? Живьем? Под нашими именами? – всерьез принял Игорь.

– Фамилии можно и заменить, – сказал я. – Тебя-то куда с такой фамилией – полукитайская, полумарсианская. Выбросит одно «Ю», как ненужный аппендикс, и будет нормально – Юкин.

– А вас так и нарисует – Богородский?

– Ну, это не проблема. Фамилию придумает. Ты вот что скажи мне: кто из современных здравствующих художников по-настоящему большой, достойный школы великих мастеров прошлого?

Он не сразу ответил, посмотрел на меня как-то подозрительно и недоверчиво, словно ожидая подвоха. Отодвинул в сторону стакан с недопитым вином, заговорил не очень уверенно:

– Наверно Глазунов и Шилов.

– А из них кто по-твоему талантливей? – настаивал я. Он сбочил голову, подернул тонкой бровью.

– Оба талантливы. Они очень разные. Как сказать? Вот если я вас спрошу, кто талантливей: Лев Толстой или Достоевский? Что вы скажете? Или поближе к вам, из вашей театральной братии: кто выше: Качалов или Москвин? – И уставился на меня взглядом победителя. Я развел руками, мол, сдаюсь.

– На этот раз ты прав, юноша. Ты рассуждаешь, как взрослый. Ты даже мудр, пожалуй, умен и по-своему хитер. Так что ты созрел, как тип для романа. Последнего романа. – Но он уже не слушал меня. Упершись хмельным взглядом в угол каюты, он был погружен в какие-то сферы, далекие от искусства. Я молча смотрел на него, быстро захмелевшего, расслабленного, сентиментального. Увидев мой внимательный взгляд, он вздрогнул, выпрямился, заговорил:

– А знаете, Лукич, по сравнению с Альбиной она намного выигрывает. И не только молодостью. Обратили внимание, как она одета: просто, но изящно. Со вкусом столичный стиль, а сама провинциалка. Альбина москвичка, а вкусы, манеры провинциальные. Почему так?

– Есть, Игорек, понятие – внутренний вкус, такт, данный при рождении, возможно, генетический, наследственный. Тут их незачем сравнивать. И вообще – Лариса ни с кем не сравнима. Она единственный экземпляр. В общем, реликтовая. Но ты ее напиши. И не только портрет: картину с нее напиши. – В ответ он согласно закивал головой и прикрыл веками глаза. В это время в дверь осторожно постучали.

– Это по мою душу, – недовольно и торопливо прошептал Игорь и проворно спрятал уже пустую бутылку под одеяло, сдвинул стаканы и накрыл их моей шляпой. Вошла Настя, разрумяненная, возбужденная, а в глазах недобрые огоньки. Наметанным взглядом пробежала по каюте, защебетала:

– Что это вы в такой день сидите в душной конуре? На воздух идите, на солнце. И шляпа на столе. Дурная примета: деньги водиться не будут.