Иван Шевцов - Голубой бриллиант

– Есть некоторые вопросы, о которых не по телефону – так что приезжай, не откладывая, – под конец разговора сказал он.

И опять Лариса насторожилась: тон, которым говорил Павел Федорович, она нашла не обычным: сухим и сдержанным. В церковь мы решили пойти на другой день. Благо это был большой православный праздник – Успение Богородицы. Службу в этот день отправлял сам владыка митрополит Питирим. С этим архиереем – в миру Константин Владимирович Нечаев – я был немного знаком. Один из образованнейших церковнослужителей, истинный патриот Отечества в начале горбачевской «перестройки» он был жестоко оклеветан жидовскими «демократами». Его дед и отец, как и мои предки, были священниками. Красивый, высокий, обаятельный, обладающий широкой эрудицией, безупречной культурой, профессор-богослов, он пользовался большим авторитетом среди средних слоев духовенства. Небольшая церквушка в Брюсовом переулке была одним из его приходов.

Мне редко приходилось бывать в храмах, иногда по большим праздникам – на Пасху или Рождество. И я был очень доволен, что Лариса предложила мне сходить на литургию. Народу было не много. Все-таки разгар лета, и москвичи предпочитали проводить время за городом. Мы купили свечи и поставили их, как и полагается. Лариса была моим руководителем, как профессионал в церковном деле. Я все повторял за ней, крестился, прислушивался к проповеди владыки и смотрел не столько на иконостас, сколько на Ларису, на ее чудесное преображение. Передо мной была какая-то другая Лариса: просветленная, возвышенная, с сияющим блаженством лицом. В глазах ее, тихих и мягких, струилось смирение и благоденствие. И вся ее фигура казалась мне легкой, воздушной, и тогда мне вспомнились слова, сказанные по ее адресу то ли Ворониным, то ли Ююкиным, что в ее образе есть что-то евангельское. Мне приятно было находиться рядом с ней, ощущая ее тепло и блаженство. И в моих глазах она приобретала не просто земную любовь, а нечто возвышенное, мною недосягаемое. Ее глубокая вера раскрывалась здесь с ангельским благочестием и не земной духовной красотой. Она была окружена аурой счастья.

Когда мы вышли из церкви, она спросила нежным, милым голосом:

– Ты доволен?

– Я рад, я счастлив. Спасибо тебе, родная моя девочка, – с искренним восторгом ответил я и прибавил, взяв ее руку: – Ты меня чаще приглашай на такое…

Для меня это было, как приятное открытие. Вообще Лариса часто радовала меня своими открытиями: каждый ее приезд в Москву меня чем-нибудь радовал, удивлял: она всегда была «новой», не зацикленной на чем-то постоянном, неизменном. В таких случаях я вспоминал Альбину и сравнивал. Та была постоянной: я знал ее привычки, манеры, даже жесты и слова, которые она мне скажет. Альбина блистала одним цветом, пусть даже золотым. Лариса сверкала разноцветными гранями бриллианта. После нашего похода в церковь она стала для меня еще ближе и дороже, и во мне начал шевелиться червячок страха потерять ее.

На другой день Лариса уехала в Тверь и обещала позвонить мне после девяти вечера, что б рассказать о положении дел с ее уходом из университета, хотя приличной должности для нее в Москве мы пока что не нашли. Поэтому я не поехал на дачу, ожидая ее звонка. Уезжала она в Тверь просветленная. Я проводил ее до Ленинградского вокзала. И как всегда мне было тягостно расставаться с ней, хотя я и знал, что через несколько дней мы снова встретимся и поедем ко мне на дачу, сходим по грибы и вообще погуляем по лесу. Удивительно: когда от меня уходила Альбина, я провожал ее только до порога и никогда не печалился расставанием, знал, что рано или поздно мы снова встретимся у меня на квартире. Словом полное спокойствие. А с Ларисой всегда тревожно на душе, не хочется отпускать ее. И после каждого ее ухода я ощущал какую-то щемящую пустоту. А на этот раз особенно. И Лариса была уже особенной после посещения нами церкви.

Лариса позвонила в тот же вечер, сказала, что дома без изменений, и что она на днях заявится и найдет меня либо в Москве, либо на даче. От московской квартиры она имеет ключи.

Вообще-то я собиралась ехать в Москву только после завтра, о чем и предупредила Лукича по телефону. Но сегодня на меня что-то «нашло», такая тоска-кручинушка, что места себе не находишь. Проходя мимо университета, я почувствовала горечь и раздражение: он стал для меня чужим. Мне не хотелось опять возвращаться сюда, ввязываться в политические интриги, видеть самодовольные рыла сторонников режима. Но и в Москве все поиски для моей работы пока ничего положительного не дали. И я оказалась в какой-то безвыходной ловушке. Я металась по квартире, бралась то за одно, то за другое, и все бросала, все у меня валилось из рук даже в буквальном смысле. Неловким, резким движением я смахнула со стола хрустальный бокал – подарок Лукича. И мне со страшной силой захотелось быть с ним рядом, с моим Егором, с моим счастьем и горем. И ближе к вечеру я быстро собралась и поехала в Москву. Сразу с вокзала на метро я доехала, как обычно до «Охотного ряда» и уже через пять минут была на Брюсовом. Но вот результат спешки: второпях я оставила в Твери ключ от квартиры Лукича. Позвонила в дверь – молчание. Раз, другой – тишина. Значит, нет дома. Но все же от центрального телеграфа позвонила по телефону. И снова молчание. Значит, он на даче. Я быстренько на вокзал, что бы поехать на дачу – дело шло к вечеру, солнце уже почти касалось горизонта. До темна надо было добраться до поселка. На поезд успела за пять минут до отправления. Вошла в вагон запыхавшись, и вдруг сзади чья-то рука жестко легла мне на плечо. Рассердившись, я оглянулась. Ба! Виталий Воронин. Я была рада: значит он проводит меня до дачи Лукича, потому что солнце уже опустилось за горизонт. Всю дорогу мы с Виталием проговорили. Вернее, говорил в основном он, рассказывал, как он учился в Литературном институте, какие там свободные нравы.

В поселок мы пришли уже в темноте. Сразу, на что я обратила внимание, это отсутствие света в окнах дачи Лукича. На калитке висел замок.

– Приехали, – сказал Виталий, но не с досадой, а как будто даже с радостью.

Такого обстоятельства я не только не предполагала, но и не могла предвидеть. Сразу возникло несколько неприятных вопросов. Во– первых, что с Лукичом? Где он может быть? И я тут же успокаивала себя: задержался у кого-нибудь из друзей. Сегодня он меня не ждал. Второй вопрос посерьезней: как теперь добраться до электрички и потом до Москвы или, что еще хуже до Твери. Вся надежда на Воронина: он проводит меня до электрички. Но через минуту и эта довольно зыбкая надежда рухнула в темноту.

– Надеюсь, Виталий, ты меня проводишь до платформы?