Иван Шевцов - Голубой бриллиант

Неожиданно за прозрачным бортом корабля поплыли словно в дымке тумана какие-то странные тени, напоминающие человеческие лики. Они, как признаки, совершенно бесплотные, прозрачные наплывали и колыхались. С каждой секундой они становились все гуще, и лики вырисовывались четче. Солдаты, матросы, штатские люди, пожилые и совсем молоденькие, мальчишки. Это было невероятное, я бы сказал жутковатое зрелище, когда мороз по коже. Я видел, как побледнела Маша. А сонмище ликов медленно плыло вдоль корабля, заслоняя собой звезды, и лики с каждым мгновением виделись ярче и четче. И мы с Машей одновременно воскликнули: «Жуков, маршал Жуков!» Да, это его образ проплывал перед нашим изумленным взором среди массы солдат. «Смотри, Пушкин!» – воскликнула Маша. «А рядом Кутузов, – отозвался я и вновь: – А там, похоже, Александр Матросов и еще Якубенко Дмитрий Михеевич, мой генерал!» Были и еще знакомые. Я узнал своего школьного друга Петю Цимбалова, погибшего под Кенигсбергом, Маша увидела свою покойную бабушку. Это видение ошеломляло, бросало в дрожь. Что все это значит? – мысленно спросил я, и в ответ услышал голос Ангела: «Под нами Россия. А здесь обитают души ваших соотечественников. Они возмущены преступными деяниями бесов и выродков и бездействием, слепотой и глупостью своих потомков. Они корят и проклинают вас, хотят пробудить в вас совесть, честь и достоинство». После этих слов прозрачная стена покрылась туманной пеленой и приобрела свой обычный вид. Но какой-то неестественный, неземной, потусторонний гул, печальный и гневный, заполнял все помещение. Мы ощущали его всем своим существом, каждым атомом тела. Казалось, что в этом гуле, как тревожные всплески, как стон, вырываются человеческие голоса и травят наши души. Мы были взволнованы услышанным и увиденным: кровавое побоище на земле и возмущенные души покойников в небесах. Что это – мистика или реальность? Я вспомнил наши разговоры с епископом Хрисанфом о бессмертии души. Владыка на этот счет имел твердые убеждения, у меня же возникали сомнения, я колебался. И вот они – души усопших и погибших в боях за Родину собрались над Россией в ее трагический час предательства и позора и теперь корят и проклинают своих наследников, которые не уберегли наследства, поверили лжецам, позволили себя оскотинить, отдали власть бесам, оборотням, ворам. Мысли мои метались от душ усопших к кровавой бойне там, на Земле, в моей России, к битве, которая должна произойти или, может быть, уже началась.

Неожиданно на противоположной стене прямо над чащей постелью вспыхнул большой голубой экран точь-в-точь как на телевизоре, и на нем раскрылась панорама Москвы. Сначала общий план, потом отдельные районы и, наконец, Кремль, заполненный войсками. И гул, тревожный, вздрагивающий, орудийные выстрелы вперемежку с пулеметной трескатней. Кадры на экране менялись. Вот Горбатый мост напротив Дома Советов, на нем танки. Стреляют по белому зданию Парламента. Белое здание – Лебедь в огне. Горят верхние этажи. Толпы людей за танками. Трупы на асфальте и кровь. Трупы безоружных. На экране крупным планом девушка, совсем ребенок. Лежит навзничь, раскинула руки, как распятие. Глаза открыты, волосы растрепаны. Кровь на виске. Она мертва. «Это Россия», – слышится приглушенный голос Ангела, и меня бросает в дрожь: я с ужасом мысленно говорю: «Расстрелянная Россия» и слышу безмолвное добавление Маши: «Убитое будущее России». И словно в ответ на экране появляются убийцы – сначала те, кто отдал приказ убивать: Ельцин, Черномырдин, Грачев. Среди них какой-то черненький, вертлявый, захлебывающийся, в восторге кричит: «Давите их, Виктор Степанович!» «Это нижегородский губернатор Немцов», – поясняет Маша. Потом на экране появляются омоновцы. Их лица крупным планом – озверелые, обезумевшие от водки и крови, те, кто выполнял приказ главных убийц. В моем сознании всплывает образ фашистских эсесовцев, убивающих русских детей. Они стреляли в будущее великой державы, как и эти. До чего ж они похожи – эсесовцы и омоновцы. И те и эти кровожадные твари убивали безвинных людей только за то, что они любили свою родину. Убивали патриотов. А на экране новый кадр: во дворе какого-то дома на грязной земле раненый юноша, совсем еще мальчишка. Лицо в крови. Он пытается подняться, но сил не хватает. Испуганный взгляд его просит о помощи. Но вокруг – никого из людей. Он истекает кровью. В умаляющих глазах жажды жизни. Откуда-то из угла появляются двое в черных одеждах и черных масках с пистолетами в руках. Они останавливаются возле раненого и, осмотревшись кругом, хладнокровно стреляют в русского юношу. «Да это же бейтары!», – в ужасе воскликнула Маша. «Кто такие, что за бейтары?» – спросил я, совершенно подавленный увиденным. «Еврейская молодежная организация, – ответила Маша и добавила: „Бесенята, жаждущие русской крови. Дождались своего часа“. А я подумал: придет ли когда-нибудь возмездие? И в ответ услышал голос Ангела: „Вы русские умеете прощать и любить. Пора бы вам научиться ненавидеть и мстить“. И с этими словами погас экран.

Нас высадили в шесть утра недалеко от платформы Семхоз Ярославской железной дороги. Было еще темно, но электрички уже ходили. Алексей предлагал сразу пойти на нашу дачу и осмотреться, разобраться в обстановке. Я предлагала сразу же ехать в Москву. Во-первых, у нас не было от дачи ключей, а мама обычно уезжала с дачи на московскую квартиру в середине сентября. Сейчас же, судя по прохладной погоде, должно быть, заканчивается сентябрь, и мы могли не попасть на дачу. Конечно, можно было зайти к соседям, подсказал Алеша, выяснить обстановку и потом добираться до дома. Я отвергла и этот вариант: мы были одеты по-летнему, пледом, который оказался при нас, мы укутали Настеньку. И пока мы дискутировали, стоя на платформе, подошла электричка, и мы сели в полупустой вагон. У пассажира узнали, что сегодня вторник 5 октября. Первое, на что обратили внимание, было мрачное, какое-то подавленное состояние пассажиров. Значит, свершилась трагедия, частицу которой мы видели из космоса.

В Москве у трех вокзалов было много вооруженных людей: военных, милиции. Мы спешили домой. Мы понимали, что наше появление на пороге собственной квартиры будет ударом для мамы. Надо бы предварительно позвонить по телефону. Но у нас не оказалось монет, у нас вообще не было ни копейки денег, и потому мы не могли воспользоваться метро, – пришлось добираться наземным транспортом с тремя пересадками. Наш звонок в квартиру, тем более в такую рань встревожил маму:

– Кто? – настороженно спросила она.

– Мама, это мы, – сказала я, и, наученная нами, повторила Настенька с радостным возбуждением: