Петер Штамм - Агнес

Агнес мертва. Ее убила ее же история. Ничего у меня от нее не осталось, кроме этой истории. Начинается она девять месяцев назад, в тот день, когда мы впервые встретились в Чикагской публичной библиотеке. Было холодно, когда мы познакомились. Холодно, как почти всегда в этом городе. Но сейчас еще холоднее, и снегопад. Над Мичиганским озером носится снег, погоняемый штормовым ветром, шум которого слышен даже сквозь большие плотно закрытые окна. Но снег не оседает на землю, его несет и несет, лежит он только там, куда не проникает ветер. Я погасил свет и смотрю сквозь окно на освещенные шпили небоскребов, на американский флаг, который ветер полощет в свете прожектора, и на далекие пустые площади внизу, где и сейчас, среди ночи, светофоры исправно меняют зеленый свет на красный, а красный на зеленый, словно ничего не произошло, словно ничего не происходит.

Здесь я жил с Агнес, в этой квартире, очень недолго. Здесь был наш дом, но теперь, когда ее нет, квартира стала для меня чужой и невыносимой. Лишь тонкий слой стекла отделяет меня от Агнес, всего один шаг. Но окна не открываются.

Я смотрю — не знаю уж, в который раз, — видео, снятое Агнес, когда мы в День Колумба отправились за город. «Columbus Day in Hoosier National Forest» note 1, — написала она на коробке и на кассете старательным почерком и подчеркнула дважды, как мы детьми подчеркивали результат арифметической задачи. Я выключил звук. Происходящее на экране кажется мне более реальным, чем темная квартира, в которой я нахожусь. В этих кадрах остался странный свет, свет широких просторов октябрьского дня.

Пустое пространство, ни города, ни деревни, ни даже одинокой фермы. Последовательность коротких планов, и все они удивительно похожи. Новые и новые попытки охватить пейзаж. Иной раз я угадываю, почему Агнес включила камеру: странной формы облако, рекламный щит, полоска леса вдали, почти неразличимая при съемке широкоугольным объективом. Один раз она повернулась в мою сторону, чтобы снять меня за рулем. Я корчу гримасу. А потом явно попытка снять себя: зеркало заднего вида, в нем крупно — камера, а за ней, едва видимая, сама Агнес. Потом еще раз совсем недолго — Агнес, на этот раз за рулем, закрывающая рукой объектив.

Служитель парка. Он тоже закрывает объектив рукой, однако в отличие от Агнес он при этом смеется. Крупный план его рук, движущихся по листу карты, они показывают дорогу, которую на экране не разобрать. Служитель опускается на стул, открывает ящик стола, вынимает несколько брошюр. Он смеется и подносит одну из них к камере: «How to survive in Hoosier National Forest» note 2. Камера дрожит, снизу появляется рука и хватает брошюру. Служитель еще что-то говорит, его лицо становится серьезным. Камера отворачивается от него, ненадолго захватывает меня. Неожиданно — лес, редкие деревья. Я лежу на земле, похоже, сплю, по крайней мере, глаза мои закрыты. Камера приближается ко мне сверху, приближается, пока картинка не становится нерезкой, отходит назад. Потом она движется по моему телу до самых ступней и возвращается к голове. Она надолго задерживается на моем лице, еще раз пытается приблизиться, однако изображение снова становится нерезким, и она снова удаляется.

— Видео не желаете? — спросил продавец с напомаженными и зачесанными назад волосами, когда несколько часов назад я покупал в магазинчике внизу пиво. Он спросил об Агнес. Я сказал, что она меня оставила, и он двусмысленно улыбнулся. — Они все когда-нибудь уходят, — сказал он, — не переживай, в мире полно красивых женщин.

Агнес не любила этого продавца, она не знала почему. «Он меня пугает», — говорила она и смеялась вместе со мной, когда я ее вышучивал. Он пугал ее, как окна, которые не открываются, как ночное жужжание кондиционера, как мойщики окон, которые однажды днем показались в люльке за окном нашей спальни. Она не любила эту квартиру, этот дом, да и вообще весь центр города. Вначале мы над этим смеялись, потом она перестала об этом говорить. Но я замечал, что страх никуда не исчезал, он рос и стал таким большим, что Агнес уже не могла говорить о нем. Вместо этого чем больше одолевал ее страх, тем теснее прижималась она ко мне. Именно ко мне.

Я сидел в публичной библиотеке и просматривал, уже далеко не первый день, старые подшивки «Чикаго трибьюн», когда впервые увидел Агнес. Это было в апреле прошлого года. Она села в большом зале напротив меня, наверное, случайно, ведь большинство мест было занято. И положила на сиденье принесенную с собой подушку из поролона. На столе она разложила бумагу, книги, два или три карандаша, ластик, калькулятор. Когда я поднял глаза, то поймал ее взгляд. Она опустила голову, взяла верхнюю книгу из своей стопки и начала читать. Я попытался разобрать названия книг, которые она принесла с собой. Она, похоже, заметила это и легким движением повернула стопку к себе.

Я работал над книгой об американских железнодорожных вагонах класса люкс и как раз читал высказывания одного из политиков по поводу использования войск для подавления забастовки на заводе Пульмана. Я прямо зациклился на этой забастовке, хотя для моей книги она значения не имела. Я всегда руководствовался в работе собственным любопытством, но на этот раз оно завело меня слишком далеко.

С того момента, как Агнес уселась напротив меня, я не мог собраться. Ее внешность не была особенно примечательной, стройная и не очень высокая, густые каштановые волосы до плеч, лицо бледное и без косметики. И только взгляд был необычным, словно ее глаза могли говорить словами.

Не могу утверждать, что уже тогда в нее влюбился, но она заинтересовала меня, она занимала мое внимание. Я то и дело поглядывал на нее, вскоре мне самому стало неудобно, но я не мог ничего с собой поделать. Она не реагировала, не поднимала глаз, и все же я был уверен, что она замечала мои взгляды. Наконец она встала и вышла. Свои вещи она оставила на столе, забрала лишь калькулятор. Я последовал за ней, сам не понимая почему. Когда я появился в вестибюле, ее там не было. Я вышел на улицу и уселся на широкой лестнице у входа, чтобы выкурить сигарету. Меня познабливало после нескольких часов сидения в перетопленном читальном зале. Было четыре часа, и на улицах среди туристов и людей, бродящих по магазинам, стали появляться первые служащие, закончившие рабочий день и возвращающиеся домой.

Я ощущал пустоту ожидавшего меня вечера. Я почти никого не знал в этом городе. Если уж быть точным, то никого. Пару раз я влюблялся в какое-нибудь лицо, однако я умел справляться с подобными чувствами прежде, чем они могли стать для меня обузой. У меня уже был неудачный опыт отношений с женщинами, и я, не принимая какого-либо сознательного решения, на тот момент смирился с жизнью в одиночестве. Однако я понимал, что уже не смогу спокойно работать, пока эта незнакомая женщина будет сидеть напротив меня, а потому решил уйти домой.