Алексей Смирнов - Под крестом и полумесяцем.

Тем временем мужичок выходит из мойки, где его обработали из шланга. Одежду забрали в прожарку, и он, распаренный, завернут в три байковых одеяла. В мокрой бороде сверкают мутные капли. Он снова попивает чаек и расположен к беседам.

– За что сидел-то? – спрашиваю я по-житейски: мол, чего там.

– Убил я, – серьезно говорит мужичок. – Семнадцать годков отсидел. Сначала дали десять, а как убежал, так поймали и еще накинули.

– Кого же ты убил?

– Я слабый был, – вздыхает бородач. Он чавкает булкой, крошки аккуратно подбирает в ладонь. Сломанное основание черепа его не слишком тревожит. – Робкий очень. Девушка у меня была, а за ней два брата ходили. Вот они ее и обидели. Обидели, понятно? Жаль мне ее стало, а самому так еще обиднее, чем ей. Я на них: за что? И такой был пугливый, так их боялся, что одного сразу убил, а второго – погодя, когда догнал. Вот сюда ему засадил, – мужичок изгибается и заводит руку себе под лопатку.

– Бывает, – говорю. А что мне еще сказать? Было же. Если было.

– Ага, – дышит мужичок и смотрит в кружку. – А у тебя выпить нет?

– Нет.

– Ну, Христос с ним.

…Приходят хирурги. Люди непричемные, крайние – что ж, такая у них судьба. Надо же кому-то быть крайним.

– Вот, – я показываю им сначала запись, потом больного.

Хирургов учить не надо, они народ понятливый. Старший только в глаза мне посмотрел, да головой покачал, но сам-то понимает, что уже не отвертишься.

– Привозите, – соглашается он с безразличным вздохом.

Институт большой, в нем корпусов с десяток; дежурная хирургия – на другом конце, в полукилометре от нас. Минус много градусов. Никто, никого, никуда и ни за что везти не собирается.

– Ваш же больной, – говорит мне сестра. – Вы же его принимали. Вы и везите.

Мне выкатывают шаткое креслице, дают одеял. Бомжа укутывают. Голова у него еще не высохла, и ее обматывают полотенцами. У меня ни куртки, ни шапки, идти за ними далеко, а я настолько зол, что холод и зной мне нипочем. С природой и Господом Богом я думаю посчитаться позднее.

И вот пейзаж, заколдованный мир. Ночь, звезда говорит со звездою. Окна темны, людей не видно, сквозь решетки люков дышит горячим паром преисподняя. Похрустывая снежком, качу кресло, и мне кажется, что в мире нет никого, кроме нас, двух мелких припозднившихся муравейчиков. Улица, больничная аптека, холодный фонарь. Ух ты, даже канал есть – вот она, речка Карповка, совсем замерзла. Бомж что-то тихо бубнит, прощая и принимая звезды, небо, месяц, кресло и меня – за спиной не видного, но добродетельного, потому что везу.

…Утром, на пятиминутке, докладываю о событиях вверенных мне суток. Моя тактика встречает полное понимание и одобрение.

Еще через день, пробегая мимо хирургии, захожу справиться.

– Который? – морщат лоб. – Ах, тот! Да он сбежал, еще до обхода. С утречка. Как только ему одежду вернули из прожарки. А он вам кто?

– Товарищ по несчастью, – я разворачиваюсь и выхожу. Иду по делам. Какие-то у меня тогда были дела – сейчас и не вспомнить, какие.

декабрь 2000