Алексей Смирнов - Лента Mru

Наждак поставил сумку, выхватил из бокового отделения колоду карт и бросил сверху. Голлюбика подсел поближе, подвернув под себя ногу цвета отварного цыпленка. Вера опустилась на колени, грациозно изогнувшись, и завела руки за шею, как будто копаясь в замке на паутине-цепочке.

Шум мотора приблизился. Краем глаза Голлюбика увидел старый «москвич», который на секунду притормозил, высадил пассажира и сразу, не задерживаясь, попятился и стал разворачиваться.

– Задержать? – шепнул Наждак. – Не поймешь, кто за рулем…

– Обожди, – возразил Голлюбика, поглядывая на клоуна. Тот растерянно топтался на тропинке; вид у клоуна был очумелый, но не похмельный. Однако помятый: парик съехал набекрень, бант сбился, подтяжки перекрутились. Клоунские ботинки казались тесными, клоун то и дело подбирал ногу, словно ушибленная птица. Ярослав машинально покосился на свою, здоровую и сильную.

Клоун направился к ним.

Наждак встал и скрестил на груди руки. Вера Светова отложила карточный веер и приготовилась вмешаться, боясь, что ее вспыльчивый товарищ напугает билетера и тем обнаружит отличие их маленькой группы от обычных экскурсантов, которым всего-то и нужно, что наорать и напакостить в горах.

Но строгий Наждак проявил благоразумие. Он только спросил:

– Опаздываем?…

Клоун робко захлопал глазами:

– Я пришел на работу, – сообщил он неуверенно и не вполне в резонанс с вопросом. – Туда, – он указал пальцем вверх, на площадку.

Наждак повел носом и свирепо оскалился, почувствовав знакомый по фотолаборатории запах.

Остальные, сделав то же, разделили чувства Наждака, но не стали их обнаруживать. Ярослав, желая предупредить бесполезный допрос, любезно и ласково осведомился:

– Почем билеты?

– Почем? Почем? – клоун порылся в новенькой памяти, где не все еще уложилось и утряслось. Взгляд его упал на свежий рулон: – Пятьдесят рублей!

– Недорого – правда? – Вера Светова обняла Голлюбику за талию. – Пойдемте же скорее наверх, здесь ужасно дует!

– Пойдемте, – обратился Голлюбика к клоуну. – Хочется поскорее зайти, пока не собралась толпа.

Клоун послушно направился в гору.

– А вы… м-м-м… разве не станете… – он попробовал слово на вкус, – эк-скур-сию ждать?

– Да ну ее, – весело рассмеялся Голлюбика. – Хотя постойте…

Клоун с неизменной покорностью остановился.

Ярослав не сумел отказать себе в удовольствии, завладел рулоном клоуна, оттянул и отпустил. Последовал удовлетворяющий шлепок.

– Иди, – разрешил Голлюбика. Клоун пошел; Голлюбика пристально всматривался в клетчатую спину, подозревая неладное.

– Это склепок, – шепнул ему Наждак. – Нюх не обманешь.

– Обоняю, – чуть слышно ответил ему Ярослав. – Весь вопрос – почему и зачем?

– Это наши, – предположила Вера Светова, и по ее виду легко было догадаться, что сама она поступила бы именно так. – Чтобы прежний не болтал. Этого, когда мы пройдем, тоже поменяют.

Голлюбика негромко выругался, проклиная дороговизну склепков. Минно-взрывное мясо, проводящее на манеже не более одного вечера. Сознательная душа Ярослава искренне переживала за ведомственную казну.

Клоун успел уйти далеко вперед. Он старательно карабкался; мелкие камешки сыпались из-под его гигантских подошв. Бедняга начал помогать себе руками, смешно ими размахивая. «Неуклюжий, как новорожденный жеребенок», – заметила Вера.

…Мы бледнели, прощаясь; нашему любопытству не под силу проникнуть под землю. Мы растворялись в синеве, подобно веснушкам, с которыми все происходит наоборот: на солнце им жизнь, без солнца – небытие. Последнее усилие, заключительные шаги: перед пришельцами разверзлось изломанное жерло пещеры. Повсюду валялись окурки и сплющенные жестянки; щелкая, перекатывались пластиковые бутылки; будка съежилась и притихла, подозрительно глядя на нового хозяина, который скользнул по ней равнодушным взглядом, остановился перед входом в пещеру, повернулся лицом к агентам и бездумно распахнул огромный рот, намереваясь выпустить на волю лекцию, заученную своим прототипом.

Не знаем, как в жизни земной, но в жизни звездной сочувствие идет рука об руку со злорадством. Посочувствовав первой команде, понадеявшись на благополучный исход ее миссии, которая, какими бы не сопровождалась она явлениями, была все-таки продиктована возвышенными желаниями, мы, утомившись от благостных чувств, простительным образом переключились на север, дабы предаться гневному злопыхательству. Мы не умеем свистеть, не то бы вмиг освистали агентов «Надира» – те, к нашему спортивному неудовольствию, не хуже первых справились с тяготами пути, каких было не так-то и много – сам перелет, да отвратительный авиационный сервис, от которого у Зевка расстроился желудок.

Ощущая прилив справедливого вдохновения, мы не замедлили провести аналогии с параллелями. Например, мы с удовольствием отметили, что даже климат, в котором разворачиваются события, промыслительно совпадает с внутренней сущностью действующих лиц. Если «Зениту» судьба назначила стартовать в теплой и мягкой, без малого – когда бы не суровые горы – оранжерейной атмосфере, то «Надир» получил по заслугам, очутившись среди простуженных и неприветливых северных сопок. Задувал ледяной ветер, неуместная обмороженная зелень гнулась к земле и давно уже потемнела, едва родившись. Море, которое лишь по дурацкому капризу судьбы не получило название «Мертвого», качалось и волновалось холодным, тяжелым обедом, съеденным от отчаяния. Шаги, выбивавшие дробь из длинных деревянных лестниц – тех, что лентами перекинулись с сопки на сопку – стучали гробовым стуком. Если уж сравнивать, то, по нашему рассуждению, даже в ночной окровавленной Трансильвании бывало веселее, чем в этом унылом могильнике.

Военно-морской городок требовал военно-морского маскарада.

Обмылок, назначенный старшим, повысился в чине от безродного склепка до капитана третьего ранга. Бороду, как ни настаивал Обмылок на традициях русского флота, откуда-то взявшихся в его голове, пришлось обрить. Нор, чтобы отбить любовь к традициям, сделал Обмылку длинное внушение, в котором последовательно, не упуская ни одного, осквернил святые понятия. Среди этих понятий, с дьявольской догадливостью уловленные, были Вера, Надежда, Любовь, Мечта, Родина, Честь и Хлебушко. Он добился успеха: Обмылок сделался совершенно равнодушен к офицерской форме и даже не дрогнул лицом, когда Нор собственноручно, авансом прицепил к его кителю значок «За дальний поход». «Все носят, – объяснил Нор. – Носи и ты».

Зевку достался костюм капитана-лейтенанта. В памяти Наждака Зевок накопал обычай обмывать звездочки. Он даже немного подразнил Обмылка, указывая, что звезда у того хотя и была побольше, но одна, зато у Зевка – целых четыре («Ну и подавишься», – огрызнулся капитан третьего ранга). Мы, считая звезды, негодовали; нам казалось кощунственным само сгущение отвлеченной и прекрасной звездной идеи в шершавые украшения для незаслуженных погон. Наш взор отдохнул на Лайке, которая предстала разбитной и растрепанной бабой, без обмундирования. Ей отвели роль морячки, вечно ждущей на берегу и озабоченной отсутствием мужа. Озабоченность, развивал легенду Нор, понуждает соломенную вдову к многочисленным встречам с однополчанами и побратимами мужа в надежде получить сизокрылую весточку. Вот и теперь, слегка разочарованная молчанием далекого героя, Пенелопа, как умеет, скрашивает отпуск двум скромным воинам. Ведет их, в том числе, на экскурсию в местную пещеру, которой одною город и знаменит, а так в нем нет больше ничего достопримечательного, если не считать страшного памятника на главной площади, в расклешенных штанах, бескозырке и с чугунным автоматом наперевес.