Эдвард Радзинский - Наш Декамерон

- Жаль, что вы узнали меня только сейчас. Знаете, какая я была красивая раньше? Был такой фотограф - он даже Сталина снимал… Так вот, он мне сказал: "Ципора…"

- Я тебя задушу! Как я сейчас тебя задушу! Мамочка! (Так она звала мужа.) Держи мои руки!

Дочь слушала равнодушно. Мать так всегда кричала, с того самого раза, когда застукала ее с эстрадником из ЦПКиО. Тогда она завопила в первый раз, и дочь чуть не умерла от страха. Но с тех пор матери приходилось часто вопить - и дочь не обращала на это внимания.

- Она красавица, мамочка! Что делать, наша дочь настоящая красавица. И так похожа на меня в молодости.

После неудачи с матерью жена включила связи. Информацию добывали все его бывшие любовницы - они были "из этого мира". Через неделю она знала всю подноготную толстой дуры.

Оказалось, не так давно она мечтала стать певицей, поэтому толкалась во всех полупрофессиональных группах. Что там с ней происходило, представить было нетрудно. В это время она и переспала с каким-то джазистом из ЦПКиО. Джазист ее, естественно, бросил, а она долго караулила его у входа в парк.

О. - так звали джазиста - был сорокалетний мужик, "типичная проститутка", как кратко охарактеризовали его по телефону.

Вечером жена подъехала к ЦПКиО, где ее ждал О. Он был в узком джинсовом костюме, обтягивающем его круглое, сытое тело.

Сначала О. понял ее неправильно: он тут же прижал ее в машине. Но жена так посмотрела на него, что О. мгновенно отпрянул. Жена напомнила ему историю с толстухой, и О. с трудом вспомнил среди бесчисленного хоровода голых тел грушевидное полное тело.

- Короче, - сказала жена, - я хочу, чтобы она полюбила вас снова и чтобы вы полюбили ее. Более того, вам придется на ней жениться. Два года вы не будете отходить от нее, и она должна любить вас, как кошка.

- Сколько на это ассигнуете? - спросил О. - Речь, конечно, идет не о деньгах. Не в деньгах, как говорится, счастье. Мне нужна машина-иномарка и квартира.

- Я так и думала. К концу недели у вас будет "форд". Начинайте.

- Вот тогда и начнем.

- Нужен "форд".

- Кому нужен?

- Любовнику.

- Чьему? - засмеялся он.

- Твоей любовницы, - засмеялась она.

Он оценил эту шутку и понял всю бестактность своего во-проса. Он обрадовался возможности хоть как-то загладить свое нынешнее счастье и будущее письмецо о разводе и инстанциях.

- Ты дед, - сказала она, с отвращением глядя ему в глаза. - Тебе сто лет в обед, у тебя вон изо рта пахнет…

Наш герой заболел. Он лежал на даче, печальный и старый. Он с завистью вспоминал прекрасную смерть П. рядом с любимой. Он готовился умереть. И наверное, он умер бы, - если бы не очередной пленум в Латвии и маленькая конференция в Коста-Рике.

Но в Москву он вернулся вялый, целый день сидел дома и даже по телефону звонил как-то машинально, без прежней страсти. Жена, конечно, действовала: она его любила. Она знакомила его с какими-то манекенщицами, - но пылкости не было. Не было пылкости! В тоске он решил поехать в Ленин-град, потому что толстуха была родом из Ленинграда.

И надо же - самое смешное: в Ленинграде он познакомился с толстой некрасивой девушкой, у которой тоже была мать-еврейка и которая жила в маленькой квартире в ленинградских Черемушках, то есть черт знает как далеко. И дальше все повторилось. Началась безумная любовь! Но истеричка мама не захотела переезжать в Москву. Проклятая мать лишила его прекрасных толстых коленок: еврейская дочь, естественно, обожала еврейскую маму: она осталась с ней. Теперь у него было только одно счастье - ежедневно слушать по телефону ее голос. Он не мог жить без ее голоса. Но тре-клятая судьба: у нее не было телефона. Этот чертов дом на окраине Ленинграда готовились телефонизировать через тысячу лет.

Но для него, с его связями, поставить телефон в любой точке Земли - что другому плюнуть.

И опять - беда, очередная беда! В Ленинграде на телефонах сидела старая большевичка. И ставила она телефоны только в порядке общей очереди. "Это наш парень… это наша девка…" - все эти магические московские слова в городе-колыбели не имели никакого значения из-за проклятой старухи!

А он должен был с ней разговаривать! Он умирал без ее голоса. И он, который все мог, он, который со своими звонками и связями мог получить квартиру в Зимнем дворце, мог посадить себя вместо памятника Петру, - не мог поставить дерьмовый телефон любимой женщине! Проклятая старуха!

И он метался между Москвой и Ленинградом, худел, болел. Жена в ужасе увидела, как ночью он выкрал из шкафчика ее кольцо, чтобы дать взятку на телефонном узле.

Неужели это была старость? Неужели надо было признать свое поражение и решить, что теперь так будет всегда, пока он не умрет? И ждать, пока умрет человек, которого ты любишь?

Нет, жена всегда была несгибаема. И она решила бороться до конца. "Все дело в очередной игрушке, - сказала она себе. - Найдем ему новую. Надо занять его сыном. Просто занять его сыном, и все!"

Наступал Новый год, и жена смертельно боялась, что он опять ускачет в Ленинград. И вот тогда-то она и начала историю с сыном.

Их сын был модный молодой поэт. Точнее, он начинал как молодой и модный поэт. Он тогда писал абстрактные стихи, и имя его было на устах, его ругали, его хвалили - но главное, о нем спорили.

Но постепенно гены брали свое, и сын начал писать стихи, столь же странные по форме, но уже совсем не странные по содержанию. Там были сибирские стройки, БАМы, пилорамы - весь набор, над которым сын потешался прежде. Теперь его свободомыслие стало выражаться несколько странно: сын постоянно женился на иностранках. Иностранки рожали ему детей, после чего отбывали обратно, к себе на родину. Но сын неутомимо продолжал жениться. И теперь иностранные дети самых разных национальностей: арабы, англичане, ирландцы и даже девочка из Зимбабве - бегали по их даче. Все это несколько напоминало Ноев ковчег. Но его сыну все было можно! Это особенно раздражало нашего героя. Его сыну было можно то, при одной только мысли о чем он сам бы умер от ужаса в каком-нибудь сороковом году.