Сергей Кузнецов - Подобно тысяче громов

Костя смотрит удивленно, словно этот вопрос никогда не приходил ему в голову.

Я рисковал, говорит он, я рискую все потерять, если ошибусь. Иногда рискую жизнью.

Я думаю про Женю, про шестерых ее одноклассников. В бизнесе часто убивают? спрашиваю я. Могут убить друга ради денег?

Ты что, газет не читаешь? удивляется Костя. В бизнесе все время убивают. И сейчас - больше чем когда-либо. Сейчас - критический момент. Понимаешь, время первоначального накопления прошло. Все, что можно было задешево приватизировать, - приватизировали. И те, кому не досталось, - они занервничали. Им кажется, это не честно. И надо быстро все перераспределить.

Но это же всегда так, говорю я. У одних больше, у других меньше. Всегда кто-то хочет перераспределить.

Да нет, говорит Костя, через десять лет все устаканится. Понимаешь, если у человека ничего не было два года назад, а сейчас он стоит миллиард, то, конечно, это цепляет. А если у него этот миллиард уже десять лет - все привыкают, никто не дергается.

Я думаю о Лере. Она вернулась из Лондона и увидела: все ее друзья стали богатыми людьми. Но ведь не обязательно убивать, говорю я.

Необязательно, отвечает Костя, разумеется. Но сам подумай: мы все учились в советской школе. Нам объясняли про мир чистогана, где все покупается и все продается. Нам внушали: богач - преступник, честным путем денег не заработать. И когда Горбачев сказал: давайте, ребята, богатейте - выяснилось, что мы не знаем других методов. Мы же бизнесу учились по "Крестному отцу" и "Однажды в Америке"! Даже те, кто не бандиты. Особенно те, кто не бандиты, - потому что бандитам и учиться не надо было.

Хинкали напоминают пельмени. В детстве мы любили пельмени. Мы покупали их в универмаге, а когда приносили домой, выяснялось, что они подтаяли где-то по пути со склада в магазин, слиплись в один ком и снова замерзли. Разлепить их было уже невозможно. Потом я научился в магазине брать пачку и трясти: если гремело - значит, нормально. Если нет - надо искать другие. Но иногда все пельмени были слипшиеся - приходилось покупать и так. Дома мы выкидывали их на сковородку огромным комом и жарили какую-то странную запеканку: тесто с мясом вперемежку. С горчицей было очень вкусно.

А вторая причина, говорит Костя, это пирамиды. Общая стоимость обещаний намного превышает реальное количество денег. Я не говорю о схемах типа МММ - их специально делали, чтобы кинуть. Но это ведь цепная реакция. Смотри, банк дает кредит - нормальный кредит, не тот, который дают, чтобы его украли и попилили - а выясняется, что человек не может отдать. Например, потому, что он взял деньги под свое ООО, а потом решил прокрутить их через МММ - и все потерял. И когда это происходит все время и везде, банк несет такие убытки, что банкир убегает с остатками денег, или его убивают, или банк закрывается. Вот поэтому я не могу сказать, сколько у меня денег. Я думаю - столько-то, а завтра мой банк разорится, а партнер убежит с деньгами. И выяснится, что все мои расчеты неверны, и я не могу отдать проценты по кредитам.

И что тогда? спрашиваю я.

Ну, я стараюсь не набирать таких кредитов, чтоб я уж совсем не мог их погасить, отвечает Костя. Квартиру продам, машину, с Запада деньги перетащу. Придумаю что-нибудь. Но я сейчас говорю о том, что в каждом, кто сегодня занимается бизнесом, сидит чудовищный страх: вдруг что-то пойдет не так - и кранты. Потому что мы знаем: в среднем по стране люди думают, что у них больше денег, чем на самом деле. И каждый только и надеется, что это не касается лично его. Но все нервничают. Оттого и убивают.

Я вспоминаю как Алена рассказывала: Виталик говорил - его кинули на деньги, он закрывает контору. Я рассказываю Косте о Жене, ее одноклассниках, спрашиваю - не знает ли он Григорьева, Сидорова или Нордмана. Нет, не знает, и Альперовича тоже не знает.

Понимаешь, говорит он, друзья не могут долго заниматься одним бизнесом. Я и мои партнеры все время начеку - и это нормально. А если бы мой друг не доверял мне - я бы обиделся. Обида - плохой советчик.

Хорошо, что мы не занимаемся вместе бизнесом, говорю я, и мне самому смешно. Невозможно представить, чтобы я занялся бизнесом.

Ты - другое дело, говорит Костя, если захочешь - я всегда за. Помогу тебе раскрутиться, подскажу, чем заняться. Вот у меня есть один магазинчик, там все схвачено есть крыша, есть менты, ясно, откуда товары будут поступать, ну, тебе не надо пока деталей. Мне директор нужен. Штук сорок в первый год можно сделать, во второй - штук сто. А потом, если хочешь, можешь отдыхать на эти деньги хоть до самой старости.

Нет, спасибо, хочу сказать я, и вдруг понимаю, что внутри меня кто-то говорит "а давай попробуем". Это пугает меня - пугает больше, чем мысль, что придется работать с ментами и бандитами.

Нет, спасибо, говорю я. Если во второй год я сделаю сто штук, то не смогу потом просто так уйти и отдыхать.

Костя смеется. Вот видишь, говорит он, вот тебе и ответ на вопрос, за что я получаю свои деньги. Я сказал "я рискую", но дело не в этом. Я беру на себя ответственность, а ответственность - это самый дорогостоящий товар. Если бы ты сказал "а давай попробуем", ты бы согласился играть по некоторым правилам - правилам, которых даже не знаешь. Вот это и значит: взять на себя ответственность - подписаться на неизвестные условия и играть до конца. Ответственных людей совсем немного - и, по-моему, справедливо, что деньги достаются им. То есть нам. Ответственные люди готовы отвечать за свои слова - а почему, как ты думаешь, это называется ответственность?

Да-да. Я это уже где-то слышал. Сахара сделана из сахара - а почему, как ты думаешь, она называется Сахара?

На вкус Зубовская смесь была не такой противной, как Антон ожидал. Впрочем, со вкусом у наркотиков все обстоит сложно: можно ли говорить о вкусе, когда организм реагирует так сильно? Бывает ли "вещество без вкуса, цвета и запаха, вызывающее сильные вкусовые и осязательные галлюцинации"? Даже от марки кислоты во рту остается привкус - может, привкус сведенных мышц, - а однажды Антон слушал долгий спор о том, чем пахнет кокаин.

Какой был вкус Зубовской смеси, Антон не знал, но затошнило сразу же. Антон успел вспомнить, как однажды Никите привезли стеблей каких-то эквадорских лиан: для получения айауаски полагалось варить кору. Так они и сделали, но выпить пойло не удалось: все сразу начинали блевать. Правда, в процессе приготовления все сами собой пришли в состояние ultimate high - вероятно, от общего возбуждения. Потом вроде бы выяснилось, что надо было использовать не кору, а побеги и листья - и все с нетерпением ждали новой посылки.

Затем тошнота отхлынула. Возможно, Антону удалось сконцентрироваться на Женином кольце, а может, психоделик сам по себе привел Антона в новую, галлюцинаторную, фазу. Он снова был в вагоне и глядел в окно, где тянулась бесконечная стена, но сейчас вместо граффити на ней расплывались бесформенные и текучие пятна, вроде тех, что появляются на воде, если капнуть бензином. "Цветик-семицветик", - повторил про себя Антон, не то пытаясь придать пятнам форму, не то стараясь не забыть, зачем он здесь. Будто в ответ на эти слова, вагон исчез, и Антон понял, что стоит на четвереньках в своей комнате. "Интересно, вырвало меня или нет?" - подумал он. Опустив голову, Антон увидел все те же радужные - семицветные - разводы. Он провел по паркету руками, но руки погрузились в узоры, будто в жидкость, или, точнее, будто в желе. Антон резко вскочил. Ему показалось, он поднял себя силой мысли - ведь тело по-прежнему не повиновалось. Впрочем, может быть, Антон на самом деле оставался неподвижным, а вскочил только внутри галлюцинации. Возможно, на самом деле он вообще не стоял на четвереньках. Так или иначе, он сделал несколько шагов - и странное пятно в углу привлекло его внимание.