Сергей Кузнецов - Серенький Волчок

После занятий Вика переходила в отдельную комнату, где принимала посетителей. Входило сразу несколько человек: вероятно, колдунья считала, если слышать, как говорят остальные, будет легче разговориться. Вошли вчетвером: Лиза, Маша, Света и крупный коротко стриженный мужчина в спортивном костюме. Маша смотрела на него с замиранием сердца - именно про таких и любили рассказывать съездившие в Россию израильтяне. До сегодняшнего дня на подобных персонажей Маше не везло: в Москве ее все больше окружали хорошо одетые, приятно пахнущие люди, повышавшие голос только для того, чтобы заплакать или пожаловаться на жизнь, а не чтобы разводить на лавэ и требовать ответа за базар. Выражения эти Маша знала из анекдотов, регулярно появлявшихся в русскоязычных израильских газетах.

Лиза, в отличие от Маши, неоднократно встречалась с такими спортсменами - и если контактов на улице или в ресторане еще можно было избежать, по бизнесу общаться приходилось. Последние годы таких становилось все меньше, да и прежде Гена избавлял ее от непосредственных переговоров с теми, кто крышевал, наезжал или разводил. Сейчас она без особого интереса смотрела на мужчину, который вошел вместе с ними в комнату, разве что мельком подумала: "А у этого - какие могут быть проблемы?"

Начал быковатый мужчина - Лиза не отследила, как это произошло: не то считал, что бабы могут подождать, не то Вика велела ему говорить. Запинаясь, он заговорил, переводя взгляд со строгого Викиного лица то на лежащий на столе череп, то на горящие свечи. С трудом подбирая слова, он рассказывал, что у него семья, двое детей, надо кормить, но ведь понятно, какая работа, бывало, домой возвращаешься, сам не знаешь, как с детьми вечером будешь играть, а ведь все ради них, не просто так, ему-то самому много не надо, но ведь жена, дети, и он на большие деньги не зарится, вот пацаны звали долги выколачивать, но это уже совсем, понимаете, ну, я отказался, не смог. К батюшке на исповедь ходил, на храм жертвовал, батюшка велел молиться, я, конечно, молился, как в церковь там приду, ну и вообще, но никак не отпускает все равно, потому что работа иногда такая, что хоть домой не приходи, хотя я себе и говорю, что если не я, то кто-нибудь другой бы делал, без разницы, но все равно. Маша слушала, затаив дыхание - половина слов неясна, общий смысл вполне улавливается. Настоящий бандит, с восхищением думала Маша, расскажу - не поверят, запомнить бы какое-нибудь выражение. Интересно, "по понятиям" - это то же самое, что "по совести"?

– Подойди ближе, - сказала Вика. Мужчина послушался, и она возложила худые венозные руки на стриженый затылок. Минуту они стояли молча, а Лиза внезапно почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы: вот ведь, всю жизнь презирала этих людей, считала их быдлом, вспоминала, как Николаю Михайловичу позвоночник сломали, а сейчас вижу, что такие же, как все мы, точно такие же. Всю жизнь - для других, для мамы, для жены, для детей. Делаешь какую-то ненужную, неинтересную работу, притворяешься, что защищаешь от других бандитов или что страхуешь имущество, а знаешь ведь - занимаешься рэкетом, воруешь деньги из бюджета, и вот утешаешь себя, что если не ты, другие будут делать то же самое.

– Великая Мать понимает тебя, - сказала наконец Вика. - Она не отпустит тебе грехов, потому что для нее нет греха. Жизнь и смерть всегда вместе, ты - хороший человек, работаешь для семьи, делаешь, что умеешь, где тут грех? А как домой возвращаешься - иди в душ, пусть вода с тебя все смоет, стой и молись Великой Матери, чтобы она дала тебе очиститься перед тем, как пойдешь к своим детям и жене.

Вот так же, наверно, и те люди, что избили Николая Михайловича, стояли под душем, смывали кровь и сукровицу, молились неизвестным богам, умоляли их простить, потому что это их работа, а Питкунов поступил не по понятиям, украл деньги, хотел убежать, вот сука, а у них жены, дети и подруги, кокаин и водка, бани и бляди, джипы и собачьи бои, надо же как-то жить, отдыхать хотя бы иногда, одеваться прилично, заходить после работы в "Ностальжи", по выходным завтракать в "Венской кондитерской", засыпать на ортопедическом итальянском матрасе, потому что и так весь день за компьютером, спина устает, не девочка уже, почти сорок.

– А как молиться?

– Молись сердцем, - ответила Вика, - а слова говори любые. Хочешь - читай "Богородица, дево, радуйся", все равно ведь в церковь ходишь.

– Спасибо, - сказал мужчина и отошел, а Вика указала на Машу. Та покачала головой, а Света сказала:

– Я подругу привела, ты выслушай ее.

Лиза вышла вперед.

– Мне нужно найти одну вещь, - сказала она. - Деньги. Много денег. Вероятно, в какой-то сумке или как-то еще спрятанные. Вот фотография того, кто их спрятал. - И она вынула из сумочки Сережино фото, вырезанное с какого-то группового снимка, сделанного как-то в пятницу.

Не сводя глаз с Лизы, Вика взяла фотографию.

– Я вижу что-то странное, - сказала Вика. - Будто полоски такие, будто весь мир нарезан полосами, и они скользят. Тебе очень страшно, больно и стыдно. И сквозь эти полосы я вижу маленького ребенка.

– Это нерожденный ребенок, - тихо сказала Лиза. - Я делала аборт много лет назад, это так себя чувствуешь под наркозом, будто все полосами… и у меня больше не может быть детей.

– Это еще не рожденный ребенок, - сказала Вика. - Но он живой и когда ему придет срок, он родится. Осталось уже недолго, месяцев шесть, полгода.

– Этого не может быть, - сказала Лиза, судорожно считая, когда были последние месячные, неужели, нет, не может быть, неужели в конце апреля?

– Ребенок родится, и все будет хорошо, - говорила Вика. - Не волнуйся о деньгах, не ищи их. Великая Мать дала тебе ребенка, она даст тебе и деньги. А теперь иди.

Лиза забрала фотографию и на негнущихся ногах отошла.

– Ты хочешь мне что-то сказать, Света? - спросила Вика.

– Благодарю тебя, - ответила Светлана. - Благодарю тебя и Великую Мать и прошу твоего благословения.

Она опустилась на колени, а следом за ней Маша, Лиза и мужчина в спортивном костюме. Вика простерла над ними черные крылья балахона и торжественно произнесла:

– Великая Мать любит вас. А теперь идите.

– По-моему, это все-таки надувательство, - шепотом сказала Маша, когда они с Лизой вышли во двор. - У тебя же нет никакого ребенка, правда?

– Анализ сдам, тогда узнаю, - ответила Лиза. - Вроде не должно быть, но мало ли что…

Она уже была уверена, что Вика не соврала: в Лизином животе лежал, свернувшись калачиком, маленький мальчик, она уже знала, что мальчик, потому что видела его во сне последние месяцы и просто не хотела верить, думала, цикл снова сбился, а тошнота по утрам - так это от нервов. Теперь придется уволиться, даже не удастся ничего отработать, надо будет продать квартиру, чтобы деньги - для Гены и на роды. Надо будет переехать к маме, вот и хорошо, что есть вторая комната, какая мама все-таки предусмотрительная, вот все и наладится. Она говорила это себе, но другой голос кричал, по-детски взвизгивая, заглушая доводы рассудка: нет, нет, нет, я не хочу продавать квартиру, я не хочу к маме, она убьет меня, я ее ненавижу, я не буду с ней жить никогда. Но что бы Лиза ни говорила себе, она уже знала одно: аборт она делать не будет. Если это в самом деле ребенок, она его оставит.