Сергей Кузнецов - Серенький Волчок

Она миновала зеленый коридор и теперь шла живым коридором встречающих, с картонками в руках, выкрикивающих "такси, такси", привстающих на цыпочки и спрашивающих с интонацией ее покойной бабушки: "Простите, девушка, это рейс из Тель-Авива?" Сережи Волкова нигде не было видно, но вдруг сквозь шум и гомон шереметьевской толпы Маша услышала свою фамилию. Она обернулась на голос и увидела Ивана Билибинова, который глянцево, по-американски, улыбался ей. Это была ее первая московская улыбка.

– Привет, - сказал Иван. - У Волкова сегодня утром встреча неожиданно назначилась… ну, и я здесь.

Он развел руками, а Маша подумала, что он сказал "назначилась", будто встреча - живое существо, наделенное собственной волей.

– А, - протянула она, стараясь изобразить смесь разочарования и легкого недоумения: мол, ничего страшного, но как-то странно, мог бы и встретить старую подругу. Ей казалось, именно такой реакции ждет от нее Билибинов, хотя, честно говоря, она ничуть не огорчилась.

Сказав Горскому, что собирается в Москву к Сереже Волкову, она немного соврала. Волков не слишком интересовал ее: она это поняла еще много лет назад в Крыму. Наверное, он был неглуп и, может быть, даже хорош собой, но на Машин вкус немного вяловат: типичный московский юноша, очарованный романтическими красотами южного берега Крыма. Таких, как Волков, дед называл шлимазл, и это было единственное слово на идиш, которое он употреблял, - возможно, потому что сам был чистокровным хохлом. Каждый раз, слыша шлимазл, Маша понимала: чтобы выразить пренебрежение к такому человеку, уже не хватает ни русского, ни украинского.

К тому Волкову, которого она знала когда-то в Коктебеле, она бы ни за что не поехала, но за прошедшие годы он как-то изменился, и на смену лихорадочному московскому желанию покайфовать на югах пришла легкая расслабленность, какой-то даже буржуазный лоск, этакое скромное обаяние. Но как мужчина он все равно был не Машиного типа, ничего не попишешь. Может, дело в том, что все пять часов, которые они провели в пражских пивных, Сережа добивался от Маши каких-то давно позабытых воспоминаний. Да, он был предупредителен и мил, но Маше куда больше понравился молчаливый Иван Билибинов. Наверное, меня теперь привлекают сдержанные, спокойные мужчины, словами дамского романа думала Маша, прикидывая - с чего бы это: реакция на трехлетний роман с Мариком или просто возраст?

– Он пытался дозвониться вчера вечером, но тебя не было дома, - пояснил Иван, словно оправдываясь за Волкова.

– Позвонил бы на пелефон. - Маша попыталась пожать плечами, сумка соскочила, и Иван едва успел ее подхватить.

– Куда? - переспросил он, взяв у Маши сумку и чемодан.

– На пелефон, на селл… как это теперь называется в России? Сотовый?

– Мобильный, - поправил Иван. - Никто уже не говорит "сотовый". А в Израиле - "пелефон"?

Маша кивнула. Она сама уже не помнила точно историю: кажется "Пелефон" была первая компания, вышедшая на рынок мобильной связи. "Пеле" - это "чудо" на иврите, и вот название прижилось, как слово "ксерокс" для копиров в России.

Высокий, светловолосый, широкоплечий Иван, отбиваясь от таксистов, пошел вперед увлекая за собой Машу к припаркованной чуть в стороне "тойоте". В машине он снял светло-бежевый пиджак и повесил на плечики над задним сиденьем.

– Жарко, - сказал он, - а кондишн что-то барахлит. Все равно приходится в костюме ходить, у нас в офисе дресс-код.

Вот поэтому я никогда не работала ни в одном офисе больше месяца, подумала Маша, усаживаясь на переднее сиденье.

– Давно не была в Москве? - спросил Иван.

– Считай, никогда не была. Со школой ездила в пятом классе.

– Из Израиля?

– Из Харькова.

Иван кивнул, и Маша вспомнила: кто-то объяснял ей, что для москвичей обитаемая земля кончается за пределами кольцевой и снова начинается за Чопом и Брестом. Интересно, подумала она, сдвинулись ли эти границы после распада Союза? Или для московских яппи Харьков теперь совсем уже middle of nowhere[1]? Когда-то Машин родной город был хотя бы известен как пристанище "харьков" - страшных харьковских гопников, наезжающих в Крым 23 августа - отметить день освобождения родного города от немецко-фашистских захватчиков побоищами среди хиппи и диких туристов, облюбовавших камни Симеиза.

– Ты теперь Москвы не узнаешь, - улыбнулся Иван.

– Да я ее толком и не видела, - сказала Маша. - Мы все больше по музеям ходили.

Последний раз московский поход по музеям Маша вспоминала год назад в Амстердаме, когда Марик потащил ее в музей Ван Гога. На этот раз речь не шла ни о каких трепещущих струнах: мама давно уже не приставала к Маше с расспросами, а самого Марика больше волновали местные кофе-шопы. Музей был просто местом, где надо отметиться, - как-никак, подруга художница, да и сам - интеллигентный еврейский мальчик, надо же хоть чем-то отличаться от друзей, которые ездят в Амстердам легально обкуриться. Поэтому они и пошли смотреть Ван Гога и Маше, к ее удивлению, в музее понравилось, хотя она сто раз видела все на репродукциях. Они переходили от картины к картине, и Марик шипел на ухо о позитивных вибрациях - не иначе, как тех же маминых душевных струнах. Тогда-то Маша и подумала, что хорошо бы съездить в Москву, пройти по Пушкинскому и Третьяковке, уже без Иды Львовны и вечерних звонков маме. За прошедший год Маша об этом позабыла, так что сегодня ей уже хотелось избежать туристских маршрутов, найти потаенный, сокрытый от всех город, сакральную, незримую Москву, знакомую только столичным аборигенам. В поисках примет этой Москвы она смотрела в окно "тойоты": вдоль Ленинградки проплывали рекламные щиты. Маша вспомнила, как полгода назад пыталась делать такие поп-артовские коллажи в псевдорекламном стиле, но дело не пошло, картинки все-таки брали лучше. Особенно романтические, с пейзажами, луной и каким-то намеком на неземную страсть. Такие получались у Маши хорошо, может быть, даже лучше, чем у ее подруг, веривших в неземные страсти. Маша никогда не верила, что пейзажи как-то способствуют любви. Любовь - не кругляш луны и не кружево прибоя, а всего лишь неясные колебания эфира, предчувствие перемен, дрожь предвкушения. Главное - не спугнуть, не сделать резкого движения, не броситься очертя голову, до того, как все созреет и случится само. И сейчас, глядя на Билибинова, маневрирующего в своей "тойоте" среди немытых московских машин, Маша ощущала знакомый трепет, будто в самом деле вибрировали те струны, в которые так верила мама.

– Не могу до Сережи дозвониться, - сказал Иван выходя из машины около подъезда, - Наверное, мобильник выключил. Забросим к нему вещи, а потом я тебя в офис отвезу.

– А душ можно будет принять?

– Конечно.

– Или даже ванну, - мечтательно сказала Маша. - У вас ведь по-прежнему вода бесплатная?