Тони Моррисон - Джаз

Скрючившись от смеха, с трясущимися плечами, Вайолет представила себя на похоронах. Как она возится с ножом, будто пришла по важному делу, а дело-то ее абсолютно идиотское… Она смеялась, пока не закашлялась, так что Алисе пришлось заварить себе и ей успокаивающий чай.

Какой бы ни была Вайолет сторонницей прибавки веса, даже она не смогла бы допить тепловатую водянистую бурду, которая раньше была ее коктейлем. Она застегнула пальто и вышла из аптеки, заметив в тот же миг, причем одновременно с той Вайолет, что в Город пришла весна. Весна.

А когда в Город приходит весна, люди на улице начинают с интересом поглядывать на прохожих и обращать внимание на незнакомцев, вместе с которыми всю зиму ходили в церковь, сидели за одним. столиком в кафе и стирали в прачечной подштанники. Опять и опять топают они по этой дорожке, толкаются в ту же самую дверь, дергают за хорошо отполированную дверную ручку, ерзают на сиденье, где до них крутились сотни других тел. Ну и что ж, медные монетки, хоть глотают их дети и колдуют над ними цыгане, от этого не перестают быть деньгами, не правда ли, забавно? Весной, как в никакое другое время, Город будит в душе противоречия, толкает купить какую-нибудь уличную снедь, когда нет ну никакого аппетита, или наводит на ум мечту об отдельной комнате и чтобы ни одной души или чтобы, наоборот, непременно рядом был вот этот, который только что прошел мимо. На самом деле никакого противоречия тут нет, скорее красноречие – совокупность всего, что способен наболтать лукавый Город. Что может сравниться с теплыми кирпичиками на залитой солнцем стене? Разве что первые тенты над витринами магазинов. Лошадиные спины, не спрятанные под попонами. Податливость асфальта под каблуком. Тень под мостами из жутковатого сумрака превращается в приятную прохладу. После легкого дождика появляются листочки, и ветки деревьев – словно мокрые пальцы, играющие в пушистых зеленых волосах. А автомобили – черные гробы-водометы, скользящие вслед за собственным, рассеянным в тумане, светом. По атласным тротуарам движутся фигуры плечи вперед, щиты-затылки наперевес, подставленные под картечь дождевых капель. Лица детей в окнах заплаканы, но они не плачут – это капли дождя стекают по оконному стеклу.

Если бы вам случилось дождливым днем весны 1926 года пройти по переулку мимо некоего жилого дома, выходящего на Ленокс, и при этом взглянуть вверх, то вы бы увидели – нет, не плачущего ребенка, а взрослого мужчину, льющего слезы на пару с оконным стеклом. Плачущие мужчины – редкое явление, обычно им это несвойственно. Постепенно все как-то привыкли к странному зрелищу. Привыкли видеть, как месяц за месяцем и в снег, и в дождь, и в вёдро сидит он все у того же окна, выходящего нe-пойми-куда, и утирает нос и щеки большим красным платком. Хочу заметить, что Вайолет, какая бы сумасшедшая она ни была и в какую бы оборванку сама ни превратилась, чистоту все-таки любила и потому стирала и гладила его носовые платки с воистину безумным упорством. Люди уже извелись в ожиданиях, гадая, что еще она совершит, кроме попытки убить и без того достаточно мертвую девицу и стирки мужниных носовых платков. Лично я думала, что в один прекрасный день она сложит в кучу все эти носовые платки, запихнет их в комод, а потом возьмет да и, устроит костер из его шевелюры. Она этого не сделала, и, может быть, напрасно – кто знает, не хуже ли то, что вышло на деле. Сознательно или нет, но она заставила его опять пройти через то же самое – причем весной, когда становится ясно, как в никакое другое время года, что городская жизнь есть уличная жизнь.

В ласковом воздухе слышна песенка слепых, медленно, но неотвратимо пробирающихся по мостовой. Они не хотят стоять рядом с дядьками, усевшимися побренчать на шестиструнной гитаре посередине улицы – опасаются конкуренции.

Черный блюзмэн. Черный блюз. Блюз по-черному.

Да кто его не знает?

Она ушла, почему, почему – поет. Мне так тяжело одному – поет.

И все, все его знают.

Певца трудно не: заметить. Он сидит на пустом ящике прямо посередине тротуара. Его деревянная нога удобненько вытянута, а на другой, настоящей, он отбивает такт и ею же подпирает гитару. Джо, наверное, думает, что эта песня про него. Ему приятно об этом помечтать. О, как хорошо я его знаю! Я видела, как он кормил бездомных котят, до которых никому нет дела, кроме него, но меня это ни на минуту не ввело в заблуждение. Чего стоит одна его манера, Выйдя на улицу, поправлять шляпу: немного на лоб и влево. Не то чтобы совсем набекрень, а так, знаете ли, слегка. И в какой бы ситуации он не оказывался: отчищал ли ботинок, вляпавшись в кучу конского навоза, или важно входил в шикарный отель, где он работал, шляпа его всегда была на этом самом месте. Джемпер, надетый под пиджак, аккуратно застегнут на все пуговицы, но мысли его – нет, мысли бродят где попало. Вот он косит глаз на влюбленную парочку, топчущуюся на углу. У них есть то, что нужно и ему. В его чемоданчике с образцами товаров фирмы «Клеопатра» нет почти ничего для мужчин – вот разве что присыпка, чтобы пудриться после бритья, все остальное для женщин. Так что он не обделен женским обществом, он имеет законное право болтать с женщинами, смотреть на них, флиpтoвать или что там еще у него на уме.

Еще он жалеет себя за то, что он такой верный муж. И раз его выдающаяся добродетель не оценена должным образом и никто не собирается оказывать ему особые почести, жалость к себе превращается в негодование, которое ему трудно осмыслить, но нетрудно перенести на сияющих молодостью и силой крутых парней, тусующихся на перекрестках. Берегитесь. Берегитесь верного мужа пятидесяти лет. Именно потому, что он никогда не заводил романов на стороне, потому, что наметил себе для любви одну какую-нибудь девицу, он считает себя свободным. Свободен? Ну да. Мертвых, конечно, не воскресит и весь свет одной рыбиной не накормит, ну а дичь какую-нибудь выкинуть – это да, свободен.

И никуда ему от этого не деться, можете мне поверить. Он последует по своему пути так же верно, как иголка по бороздкам граммофонной пластинки. Все кругом и кругом по городским улицам и закоулкам. Город, он таков – вертит тобой как хочет, и что он вздумает, то и будешь делать, и поведет тебя улица, куда не желаешь. Впрочем, считай, что ты свободен как в дремучем лесу, никто не возбраняет. Только вот дремучих лесов-то и нет, нет лесов-то, а по газонам ходить разрешается только в том случае, если не запрещается. Город вывел тебя на дорогу, и тебе не удастся с нее свернуть. И что бы с тобой ни случилось, разбогатеешь ты или нет, будешь загибаться от болезней или доживешь до цветущей старости, ты вернешься туда, откуда начал и будешь желать того, что ни у кого надолго не задерживается: молодой любви.