Тони Моррисон - Джаз

Ему понравилась собственная грубая напористость, раньше ему незнакомая и ненужная. Еще больше понравилось страстное желание, вдруг уколовшее его, когда он шептал в полузакрытую дверь. Сначала он припрятал его, наслаждаясь сознанием того, что оно есть. Затем выпустил на волю, чтобы спокойно порадоваться на досуге. Не то чтобы он чах или томился по девице. Он просто подумал и решил. Сделал выбор. Точно так же когда-то давно он выбрал себе имя, участок земли и грецкий орех, под которым спал с Вайолет, и решил пере ехать в Город. Правда, брака с Вайолет он не выбирал и был как раз благодарен, что ему не пришлось брать это на себя – Вайолет сама все решила, чем спасла его от всех, сколько их было, дроздов с кpacным проблеском на крыльях и от тянущейся за ними настороженной тишины.

Они встретились под грецким орехом в округе Веспер, штат Вирджиния. Она работала в поле и после уборки урожая осталась пожить в одной семье, милях в двадцати от дома. Нашлись общие знакомые и наверняка нашлись бы общие родственники. Они оказались вместе, потому что оказались рядом, и не нужно было ничего выбирать, кроме времени и места вечерних встреч.

Вайолет и Джо отправились в путь со станции Тайрел в 1906 году в вагонах для цветных экспресса «Южное небо». Когда, при подъезде к большой воде, окружающей Город, поезд задрожал, они подумали, что вот и они также -

волнуются, что наконец приехали и в ужасе от того, что ждет на том берегу. Взбудораженные и немного испуганные, они глаз не сомкнули за все четырнадцать часов дороги, гладкой, словно их в колыбельке баюкали. Когда поезд въехал в туннель, им стало казаться, что рельсы сейчас кончатся и они провалятся в пропасть или врежутся в стену. Поезд содрогнулся вместе с ними при этой мысли, но понесся дальше, и, конечно же, за туннелем снова была дорога, и дрожь под ногами превратилась в танец. Джо встал, чтобы лучше чувствовать это чудесное приплясывание, и ухватился рукой за багажную полку над головой, потом поднял Вайолет.

Так они и стояли, молодая деревенская парочка, покачиваясь и смеясь, когда появился проводник, любезным, но неулыбчивый: здесь в вагоне для цветных не было такой необходимости.

– Завтрак в вагоне-ресторане, пожалуйста. Завтрак в вагоне– ресторане. Доброе утро. Горячий завтрак в вагоне-ресторане. – Из-под одеялка, перекинутого через руку, он достал бутылку с молоком и положил на колени молодой женщине с младенцем.

Но так у него ничего и не получилось, у этого проводника. Он думал, что весь вагон тут же бросится в вагон-ресторан, только им разреши. Так сразу и бросится, раз Делавэр проехали, Мэриленд позади, и нет ядовито– зеленой занавески, отгораживающей цветных едоков от остальных обедающих. Повара теперь могут успокоиться и не накладывать двойную порцию в тарелки тех, кто сидит за занавеской; три ломтика лимона в чай, два кокосовых пирожных, замаскированных под одно, чтобы нейтрализовать ядовитую зелень перегородки, сдобрить ее лишним куском. Теперь, на подъезде к Городу, никакой тебе занавески, и, пожалуйста, обслужат всех по очереди, невзирая на лица, хоть все приходите и занимайте ресторан целиком. Если бы так. Если бы вдруг они убрали под сиденья свои корзинки и коробочки, закрыли бы бумажные пакетики, спрятали, наконец, свои лепешки с беконом и пошли бы дружным строем через пять вагонов в ресторан, где скатерти белизной не уступят их собственным, болтающимся на кустах можжевельника рядом с домом, твердые складки на салфетках отутюжены, как дома для воскресного обеда, подливка нежна и лепешки могут посоперничать с теми, что прячутся в корзинках под сиденьями. Хотя кто-то, может, и пойдет. Встанет вдруг хорошо одетая женщина с двумя дочерьми или мужчина, похожий на проповедника, с часами на цепочке и в шляпе с загнутыми полями, и, слегка поправив одежду, пойдет по вагонам туда, где сияют белизной скатерти, отливают серебром тяжелые вилки и ножи и царит над столами чернокожий официант, полный достоинства и не обязанный никому улыбаться.

У Джо и Вайолет и в мыслях такого не было – платить за еду, которая им вовсе не нужна, сидеть за столом, боясь пошевелиться, да еще может быть, вот ужас, не рядом, а друг напротив друга. Только не сейчас. Только не на подъезде к Городу, когда так хорошо стоять в проходе и приплясывать вместе с поездом. Ее бедро касалось его ноги, они стояли в проходе и улыбались, не переставая. Они еще не приехали, а Город уже разговаривал с ними. Танцевал с ними. Подобно миллиону других до и после них, с бьющимися сердцами смотревших в окна вагонов, им не терпелось увидеть Город, и они боялись пропустить его появление, Города, который танцевал вместе с ними и уже было ясно, как сильно он их любит. И подобно миллиону других они хотели побыстрее добраться, наконец, до него и отдать ему в ответ свою любовь.

Были такие, которые долго медлили и ездили то туда, то сюда: из Джорджии в Иллинойс, потом в Город, назад в Джорджию, в Сан-Диего, и потом только, покачивая головой, окончательно сдавались на милость Города. Другие знали с самого начала, что это их Город, только он и никакой другой. Некоторые приезжали, повинуясь внезапному капризу, почему бы и не переехать, если есть такое место. Или приезжали после долгих раздумий и обильной переписки, выяснив точно, где, сколько и почем. Или просто приезжали в гости и как-то забывали о том, что надо бы вернуться назад к своему только что посаженному, а, может, уже созревшему хлопку. Увольняли их с почестями или без, выгоняли с работы с выходным пособием или без оного, выселяли без предупреждения или с ним, но, пожив немного в Городе, они уже не представляли себе иной жизни. Некоторые приезжали, послушавшись какого– нибудь своего родственника или приятеля: «Ну, дружище, приезжай, пока жив, да хоть посмотри» или «У нас есть, где остановиться, собирай-ка вещички да приезжай, только болотные сапоги свои не тащи».

Но по каким бы причинам они ни попадали сюда, как только подошвы их башмаков касались тротуара, назад им дороги не было. Даже если новое пристанище было меньше телячьего хлева и темнее, чем сортир ранним утром, они все равно оставались, чтобы услышать в толпе свой голос, пройтись по улице среди сотен других людей, которые идут по своим делам, куда кому надо, а когда говорят, то какой бы у них ни был выговор, сразу видно, что к языку они относятся, как к затейливой и послушной игрушке, созданной им на забаву. Конечно, отчасти их любовь к Городу объяснялась тем, что позади маячили призраки прошлого. Горемычные ветераны двадцать седьмого батальона, преданные собственным командиром, за которого они сражались, не жалея жизни. Рабочие, нанятые мистером Армором, мистером Свифтом, мистером Монтгомери Уордом, чтобы сорвать стачку, а после за это уволенные. Две тысячи портовых грузчиков, которым мистер Мэллори ни за что бы не согласился платить пятьдесят центов в час, как белым рабочим. Ладони, протянутые в молитве, хриплое дыхание, тихие дети тех, кто убежал из Спрингфилда, штат Огайо, Спрингфилда, штат Индиана, Гринзбурга, штат Индиана, Вилмингтона, штат Делавэр, Нового Орлеана, штат Луизиана, после того как их дома разгромили обезумевшие белые.