Гор Видал - Майра

– Вы… – начал он, глядя сверху вниз на меня и на увядшую розу в моей руке. – Вы хотите, чтобы я… ну, трахнул вас? – это было произнесено с такой решимостью, с которой достигший половой зрелости мальчик просит о первом поцелуе.

Я отшатнулась от него, словно в ужасе.

– Расти! Ты отдаешь себе отчет, с кем ты говоришь?

– Да, мисс Майра. Извините. Я не хотел оскорбить вас.

– За кого ты меня принимаешь? – В качестве аргумента я захватила его тяжелые шары в руку. – Это принадлежит Мэри-Энн, и никому больше, и, если я когда-нибудь узнаю, что ты играешь в эти игры с кем-либо еще, я позабочусь, чтобы мистер Мартинсон засадил тебя лет на двадцать.

Он побелел.

– Извините. Не знаю, как это у меня вышло. Я подумал, что может… то, как вы… то, что вы делали… Я, правда, прошу простить меня, – его слов почти не было слышно.

– Да, у тебя есть за что просить прощения, – я отпустила его; шары упали вниз и какое-то время качались, как пара маятников. – В любом случае, даже если бы я хотела, чтобы ты – как ты выражаешься – трахнул меня, совершенно ясно, что ты не смог бы это сделать. Ты какое-то недоразумение, а не жеребец.

Он вспыхнул, но ничего не сказал. Я приготовилась нанести коронный удар.

– Однако в качестве урока я трахну тебя. Это его доконало.

– Трахнете меня? Как?

– Вытяни руки вперед.

Он выполнил приказание, и я связала их вместе хирургическим жгутом. Не зря же я когда-то была медсестрой.

– Зачем вы это делаете? – беспокойство его возросло.

Указательным пальцем я ткнула его в мошонку, заставив вскрикнуть от боли:

– Никаких вопросов, мой мальчик.

Проверив, надежно ли связаны руки, я опустила смотровой стол так, что он стал на уровне двух футов от пола.

– Ложись, – приказала я. – На живот.

Заинтригованный, он сделал, как было сказано. Я прикрепила связанные руки к краю металлического стола. Как говорится, он был полностью в моей власти. Если бы я захотела, я могла бы убить его. В мои фантазии, однако, никогда не входило убийство или другое насилие, я не выношу крови, предпочитая причинять боль более утонченным способом, например, полностью разрушая представление человека о себе как о сексуальном триумфаторе.

– Теперь стань на колени.

– Но…

Сильный шлепок по ягодицам положил конец любым возражениям. Он стал на колени, сдвинув ноги и сжав ягодицы. Он напоминал пирамиду, в основании которой были голова и ноги в белых носках, а вершиной служил копчик. Я была готова к финальной стадии.

– Раздвинь ноги. Шире! – скомандовала я. С неохотой он раздвинул ноги так, что лодыжки вытянулись вдоль краев стола. Передо мной открылся вид, который нравился мне больше всего: тяжелая розовая мошонка, свисающая в промежность, а над ней под крестцом слегка поблескивает на свету сфинктер. Осторожно, стремясь не нарушить гармонию, я клала мазки на полотно, которого даже Мэри-Энн не доводилось видеть, не то что – осквернять.

– Что вы делаете? – голос был слабым, как у ребенка.

Начался настоящий террор.

– Запомни, ты должен полностью расслабиться. Иначе тебе может быть очень больно.

Затем я подняла кверху юбку, открыв закрепленный у меня на поясе искусственный пенис, который я выпросила вчера у Клема, притворившись, что хочу сделать с него слепок и использовать как подставку для лампы. Это весьма позабавило Клема.

Расти испуганно закричал:

– О нет! Ради бога, не надо!

– Сейчас ты узнаешь, что чувствует девушка, когда ты играешь с ней в мужчину.

– Господи Иисусе, вы разорвете меня! – голос дрожал от страха. Когда я стала приближаться к нему, держа пенис прямо перед собой, как сам бог Приап, он пытался освободиться от пут, но безуспешно. Тогда он пробовал сделать иначе: сдвинул ноги, дабы избежать проникновения. Бесполезно. Я снова раздвинула их и приставила свой таран ко входу.

На мгновение я заколебалась: отверстие было размером в десятицентовик, а муляж – дюйма два в толщину и около фута длиной, и я действительно могла поранить его. Но потом я вспомнила, что Майрон не задумывался о том, какие размеры имеет тот или иной объект, и решила, что то, что мог делать хрупкий Майрон, сделает пусть и неопытный, но крепкий Расти.

Я нажала. Розовые губы раскрылись. Головка вошла и остановилась.

– Не могу, – простонал Расти. – Я действительно не могу. Он слишком большой.

– Просто расслабься, и все будет в порядке. Не волнуйся.

Он попытался сделать, как нужно, и расслабиться, и головка вошла, хотя Расти даже задохнулся от боли.

Я торжествовала. Я отомстила за Майрона. Вся его жизнь, после того как он потерял невинность, приносила ему одни страдания. Сейчас я, Женщина-Победительница, уничтожала символ разрушителя (в лице Расти).

Удерживая Расти за бедро, я вдвигала дальше. Он кричал от боли.

Но я была неумолима. Я продвинулась еще глубже и надавила на предстательную железу; результат этого я обнаружила, потрогав в промежности: вне всяких сомнений, эрекция, которой он не мог одарить меня раньше, была достигнута. Размеры оказались вполне подходящими, а твердость – как у металла.

Но когда я двинула свое орудие еще дальше, пенис от боли опять стал мягким, а Расти снова закричал, умоляя меня остановиться; но словно одержимая, я гнала, гнала и гнала моего жеребца в запретную страну, вскрикивая от испытываемого мною своего рода оргазма и не обращая никакого внимания на прерывистые вопли Расти, усиливающиеся по мере того, как я проникала все дальше и все больше заполняла эту невинную плоть. О, это был священный момент! Я была одной из вакханок, одной из множества служительниц темного кровавого культа, я была сама как всемогущий и дикий бог, лишавший древних афинян человеческого достоинства. Я – вечная животворная плоть, я – источник жизни и ее разрушитель, я – сосуд, в который подчиненный моей прихоти мужчина отдает свое семя и свою кровь!

Кровь таки появилась. И сразу же мое возбуждение сменилось грустью и разочарованием. Я вовсе не хотела повредить эту слабую плоть, но так получилась, что я это сделала; когда я вытащила свое орудие, оно было алого цвета. Пока я, обмыв поврежденное место (как любящая мать), обрабатывала небольшой разрыв, Расти не пошевелился. (Как часто я проделывала это с Майроном.) Потом я отвязала его.

Он стоял потрясенный; на его лице было страдание. Пока я смывала следы насилия с инструмента и прятала орудие в сумку, он молча оделся.

Только после этого он произнес:

– Могу я идти?

– Да, теперь можешь, – я села за докторский стол и открыла эту записную книжку. Он был уже у двери, когда я сказала:

– Ты не хочешь поблагодарить меня за все мои хлопоты?

Он оглянулся, его лицо ничего не выражало. Еле слышно он пробормотал: