Ди Би Си Пьер - Вернон Господи Литтл. Комедия XXI века в присутствии смерти

– Слушай, детка, мы тут за тебя агитируем, так что не беспокойся, люди вон годами ждут в… дрррх рхрввв…

После ее звонка я лежу на койке и ворочаю в голове мысли – все сразу. Потребности, блин, людские потребности. Матушка сказала как-то раз, что Пальмира так подсела на еду просто потому, что это единственная вещь в ее жизни, которую она в состоянии контролировать. Она не убежит с тарелки и не станет огрызаться. Я думаю об этом, и мне на ум приходит Леона, которая впитывает чужое внимание всей кожей, как солнечный свет; и старый мистер Дойчман, который смакует свои старческие грешки. Пустопорожние матушкины мечты, которые капельками бальзама падают на саднящую, рваную губку ее жизни. Плавленый сыр и Вейн Гури. Дай им всем, чего они хотят, вот что это значит.

Я знаю, что пропуск в «Барби Q» – это правильный подарок для Пальмиры, но для матушки я должен придумать что-то особенное, даже притом, что еще одна смерть в семье наверняка попадет в кон ее самой главной потребности – в чужом сочувствии. Вот только жаль, что эта смерть будет моей смертью. И знаете что? Еще один человек, чье желание я хотел бы исполнить перед смертью, это старая миссис Лечуга. Ей много всякого пришлось пережить, и я жалею, что всякого успел наговорить про Макса. Наверное, я просто пытаюсь соорудить очередной пирог со сливками вокруг всего этого дела: ну, там, исполнение желаний, и все такое. Но в конце концов, кому какое дело? Умираешь один раз. Как ни странно, мне начинает казаться, что я должен сделать хоть что-нибудь даже для репортеров, которые вечно появляются как чертик из коробочки. Хотя, бог знает, чего они сами для себя хотят.

Потом есть еще Тейлор. Ах, Тей. Она теперь – круче некуда, со всеми этими медиамагнатами за пазухой, и репортерами, и прочей шушерой, с вертолетами-шмертолетами, так что и ей угодить будет не так-то просто. Чего она действительно хочет, так это еще одну большую историю, от которой ее карьера взлетела бы под самые небеса. Может, у меня и получится решить эту проблему – всего один короткий телефонный звонок, и все будет в полном порядке. А может быть, таким способом можно будет исполнить и другие, куда более трудные желания, одним коротким телефонным звонком.

Я иду дальше по списку желающих, пока не натыкаюсь на Вейн Гури. Она теперь, судя по всему, у Пам лучшая подружка, даже близко не подходи. Единственное, о чем она может всерьез мечтать – как мне кажется, – так это о маньяке-убийце, на котором смогла бы потренироваться ее группа спецназа. С ней тоже непросто. Хотя, если честно, у меня такое впечатление, что я вожусь с Вейн только потому, что мне слишком не хочется придумывать желание для Лалли. Я знаю, что истинно божественным деянием, всепрощающим и все такое, было бы взять и исполнить желание Лалли, даже несмотря на то, что это он во всем виноват. Или почти во всем. И разве не виден в этом своего рода перст божий?

Сегодня, прямо с утра, по камерам развозят конфискованные телевизоры и транзисторы: и в атмосфере сразу появляется этакое нездоровое оживление. Двадцать восьмое марта. Для кого-то – день казни. На сей раз инженеры устанавливают телевизоры так, чтобы в следующий раз их можно было не увозить, а просто отключить на время голосования. Когда вместе с завтраком мне подают на подносе пачку бумаг, чувства у меня в груди срываются с места и воют, как собаки в упряжке. Первой лежит брошюра про то, как вести себя перед камерами и чего не нужно говорить и делать. Такие, наверное, раздали в Коридоре всем и каждому, потому что мы все регулярно говорим и делаем не то, что нужно. Под брошюрой лежит листок глянцевой бумаги, на котором нарисовано что-то вроде комикса с приговоренным к смерти в главной роли, со стрелочками на одежде, и все такое: как, в общих чертах, нужно делать Последнее Заявление. Потом еще один лист, со списком музыкальных тем, сопровождающих Последнее Событие: нужно выбрать одну тему, которая будет звучать, пока свидетели заходят в зрительный зал, и еще одну – под само Событие. Музыка в списке – настоящее старье. Я прекрасно понимаю, что, когда настанет мой час, я буду жалеть о своем выборе. Надо будет заранее набраться смелости.

Пока я все это перевариваю, в Коридоре воцаряется обычная субботняя тишина. Слышно, как шуршит бумага. Потом кто-то из зэков окликает меня.

– Эй, Верняк, ты как там, сынок?

Я переворачиваю последнюю страницу в стопке. Под ней лежит ордер на мою казнь, которая имеет место быть произведенной сегодня, в шесть часов вечера. Я смотрю на него так, как будто это салфетка или еще что-нибудь в этом духе. Потом грохаюсь на колени, реву, как грозовое облако, и молюсь Господу.

В день моей смерти люди относятся ко мне как-то добрее, чем раньше. У зэков эта доброта проявляется в том, что никто никого не достает, как обычно: особенно тот парень, которому я оставил свои шарики. Все остальные просто обходят предмет молчанием. В воздухе привкус суеты, вроде как в один из тех дней, когда у вашей матушки с утра не заладится с печивом и чувства бродят по дому неприкаянными до самого вечера: такое впечатление, будто забыл что-то важное, не выключил плиту или дверь не запер. И еще такое чувство, что вот вернусь и все исправлю.

Когда все мои пожитки уже сложены аккуратной стопочкой на столе, а постель свернули и вынесли, приходят четыре исполнителя, в сопровождении человека с кинокамерой. Пока я иду по Коридору, мои товарищи по несчастью машут мне сквозь прутья решеток руками и выкрикивают благие пожелания.

– Йо, Верняк, надери им всем задницу, вставь всем этим мудакам по самую прическу…

Спасибо, ребята. Благословляю вас. Мы выходим в тот Коридор, в котором я в последний раз видел Ласалля: но не для того, чтобы ехать в отделение в Хантсвилле. Теперь прямо здесь, в Эллисе, на первом этаже есть Комплекс для Последних Событий. Эх, не получится прокатиться напоследок. Зато в этом Комплексе есть окна. Снаружи серо и, судя по всему, прохладно, ничего особенного. Какая-та часть моей души ощущает приступ разочарования – как так, почему в день моей казни не гремит гроза, не ходят по земле торнадо? Но, с другой-то стороны, не слишком ли много я о себе понимаю, правильно я говорю?

Пам, как и обещала, составила меню моего последнего обеда. «Чик'н'микс: супервыбор», с жареной картошкой, ребрышками, мучным соусом и двумя мисками салата из капусты и морковки под майонезом. Какая она все-таки молодец – заставила здешнюю кухонную обслугу положить на донышки салатниц по кусочку хлеба, чтобы впитался лишний сок, и нижние кусочки остались хрустящими. Хотя наверняка насчет салата придумала не Пам, а матушка – потому что он полезен для здоровья. Девочки нынче вечером будут есть все то же самое, как раз когда меня прикрутят к кушетке. Я исполнил их желание: чтобы все выглядело так, как будто я просто гоняю где-нибудь неподалеку на велике.