Александр Проханов - Надпись

Коробейников созерцал панораму побоища, которую кто-то разворачивал перед его ошеломленными глазами. Ему казалось, что началось затмение солнца. Все так же ослепительно белел снег, покрытый дорожками человечьих следов, перечеркнутых клетчатой колеей бульдозера. Крутилось в синеве бесцветное светило. На картонной голове блудливой Лизетты блестела золотая челка из металлической проволоки. Но на все это набежала прозрачная тень. Недавняя радость и ликование превратились в бесцветный ужас, в реликтовый страх, от которого жутко взбухало сердце и слабели ноги. Казалось, в Коробейникове восстал и беззвучно кричал весь его род, вся измученная, истребленная родня, которую уводили под конвоем из дома, мучили на ночных допросах, вели по этапам, держали в бараках и зонах с пулеметными вышками. Бесстрашный и свободный писатель и вольнодумец, он вдруг почувствовал себя ничтожным, безропотным перед лицом невидимой безжалостной машины, которая вдруг обнаружила себя туманной, затмившей солнце тенью, помутившим рассудок страхом, тусклой бессердечной расцветкой грязно-зеленых автобусов. Захотелось уменьшиться, скрючиться, заслониться локтем, защищаясь от милицейского кулака, свирепого окрика, облака пара, вылетающего из жаркого, по-собачьи растворенного зева.

- Давай их всех в автобусы, капитан! - Человек в плотной куртке, в добротной кепке, единственный штатский среди серо-синих шинелей, повелительно приказал милицейскому командиру. - Осмотри грузовик, - кивнул на притулившийся у кювета грузовичок. - Посади за руль своего шофера.

Милиционеры повели пленных художников в автобусы.

- Сударь, батюшка, пошто пихаешься? Мне бы человечинки отведать, косточку берцовую поглодать!… - Писатель Малеев сделал идиотское лицо. Перевоплотившись в олигофрена, растягивал рот в длинной акульей улыбке, смотрел на конвойного мутными рыбьими глазами.

Дщерь, безо всяких усилий изображая безумную ведьму, распустила длинные лохмы, задрала юбку, обнажая тощие ноги:

- Я беременна!… Я с волком сношалась!… Волчонка рожу!…

- «Среди миров, в сиянии светил, одной звезды я повторяю имя…» - отрешенно, нараспев декламировала ведунья Наталья.

- Товарищ капитан, мы не тунеядцы. Мы члены профкома научных работников экспериментального гравитационного центра. - Ее поводырь извлекал из кармана какое-то удостоверение, подсовывал под нос офицеру.

Кок, уловленный среди снегов, поколоченный, с полуоторванным рукавом, выглядел вполне шизофреником. Предъявлял человеку в штатском какую-то замусоленную бумажку:

- Доктор Брауде… параноидальный синдром… Ловейко - жалейко, русамы - усамы, Артюр Рембо - тебе бес в ребро… - забулькал, заголосил на неведомом праязыке, окружая себя непроницаемой магической защитой.

Всех подталкивали к автобусам, запихивали внутрь. Их мутные лица светлели сквозь немытые стекла.

Александр Кампфе извлекал из кармана респектабельное пухлое портмоне, предъявлял иностранный паспорт.

- Среди нас есть представители иностранных посольств. Надеюсь, будет соблюден статус дипломатической неприкосновенности, - пояснял он сотруднику органов.

- Кинокамеру придется изъять. После досмотра пленки аппаратуру вам вернут, - бесстрастно заявлял представитель власти возмущавшемуся оператору, у которого милиционеры отобрали кинокамеру.

- Ваши документы? - Капитан милиции обратился к Коробейникову. - Ведите его в автобус, - приказал он двум здоровякам милиционерам.

Все тот же ужас, парализующий страх, унизительное безволие и слабость испытал Коробейников, дрожащими руками пробираясь в карман пиджака. Был готов объяснять случайностью своего здесь появления, несвязанность с этими полубезумными, социально-опасными людьми, к которым не имеет ни малейшего отношения. Молодой известный писатель, корреспондент влиятельной газеты, он поддерживает усилия государства в борьбе с тунеядцами и фрондерами, шельмующими основы советского строя. Эта гадкая слабость держалась мгновение. Он осознал ее в себе как отступничество. Поборол непомерным усилием, предъявляя журналистское удостоверение, готовый стоически занять место в грязно-зеленом автобусе, разделить судьбу уловленных художников.

Капитан принял удостоверение. Вертел, разглядывал. Передал человеку в кепке. Тот некоторое время переводил глаза с лица Коробейникова на фотографию в документе.

- Разве вам больше не о чем писать? - спросил он, возвращая удостоверение. - В нашей жизни столько достойных примеров. Впредь будьте разборчивей в выборе тем, - вернул Коробейникову книжечку, отвернулся, теряя к нему интерес.

Иностранцы поспешно уходили туда, где стояли их автомобили. Коробейников, ссутулясь, шел к «Строптивой Мариетте», боясь смотреть на грязно-зеленые переполненные автобусы.

Услышал тонкий крик. Из-под тента грузовичка выскочила обнаженная ярко-зеленая женщина. Длинноного и гибко помчалась по поляне, развевая длинные волосы. За ней гнались два милиционера, настигли жертву, повалили в снег. Был слышен истошный визг. Среди шинелей и фуражек с околышками металось обнаженное изумрудное тело. По поляне, качая солнечным ножом, катил гусеничный бульдозер.

Все дни он был подавлен случившимся. Вспоминалась солнечная поляна с наивным весельем шалунов и фантазеров, разукрашенные вещие птицы, огненный хоровод языческих богов. И жестокая расправа милиции, лязгающий среди картин бульдозер, зеленая дева, затоптанная сапогами. Самым больным воспоминанием были его собственные трусость и слабость, унизительное подобострастие, отречение от приятелей, которых власть травила, как зайцев, и увезла в клетках, - кого на допрос в КГБ, кого в психиатрическую лечебницу. Именно это минутное отречение, которое он безуспешно пытался сравнить с отречением апостола Петра, доставляло особенное страдание. Воспевавший величие и красоту государства, он увидел его грубую и жестокую сущность. Тупую, лязгающую гусеницами мегамашину, которая сметала робкие холсты, затаптывала в снег нежное женское тело, принуждала к унизительному смирению и подобострастию. Испытывая презрение к себе, он роптал против слепого механизма, напоминавшего огромный, с грубой нарезкой, болт, пропущенный сквозь хрупкую беззащитную жизнь, на котором завинчивалась тяжелая шестигранная гайка.

От искусствоведа Буцыллы он узнал, что одним устроителям выставки грозит штраф, других поместили под стражу на две недели, третьих готовят к выселению в отдаленные городки и деревни. Некоторых же, состоявших на учете в психиатрических лечебницах, насильно заточили в палату для душевнобольных, подвергают принудительному лечению. Среди этих пациентов оказался и Кок. Коробейников, пользуясь рекомендациями влиятельной газеты, созвонился с главным врачом психлечебницы. Испросил позволения в журналистских целях посетить палату, в которой содержался художник.