Александр Проханов - Надпись

«Пекинская опера» - так называется эта игра, в которой участвуют солдаты с палками, пыльные, с приподнятыми пулеметами, транспортеры, полковник Трофимов в мятой панаме с лицом притаившегося охотника и он сам, Коробейников, вцепившийся в скобу транспортера, глядящий на мятую, из оцинкованного железа трубу. И вдруг вспомнился Марк Солим, изображавший под люстрой китайского лицедея, и следом - щемящее, больное и сладкое, что осталось в уютном доме на Сретенке.

- Запаздывают, - нервно произнес Трофимов, глядя на офицерские часы, где в зеркальце света бежала секундная стрелка. - Должны бы уже показаться.

Ребристый шлемофон, лежащий на кромке люка, забулькал, заверещал, словно в нем пробился водяной ключик, выталкивая пузырьки звука. Капитан Квитко схватил ребристый шлем, напялил на круглую голову, его задорные усики энергично зашевелились:

- Понял тебя, «Четвертый»!… Две по триста!… Продолжай наблюдение!… - Стянул шлемофон, обнажив оттопыренные, нежно просвечивающие уши. - Спускаются две отары, голов под триста… Сопровождение - пастухи, человек восемь-десять… Как обычно, отары овечьи…

- Агнцы Божьи! - Трофимов ударил кулаком по броне, словно сбывался его дальновидный расчет, исполнялся тщательно спланированный замысел. Вытащил из люка бинокль, направил на горы, где в складках, похожих на зачехленные туловища великанов, едва заметная, спускалась дорога. Коробейников разглядел эту дорогу, спускавшуюся из Китая к контрольно-следовой полосе, впадавшую под прямым углом в белый накатанный путь, который перегородили солдаты и у которого стояли транспортеры.

Солнце вышло из-за вершин, бесцветное, горячее. Мгновенно иссушило, нагрело равнину, обесцветило ее, лишив розовых, фиолетовых оттенков, превратив в белесый пепел. Коробейников всматривался в горную дорогу, пустынно прочерченную среди волнистых складок. От напряженного всматривания ему стало казаться, что складки начинают взбухать, расширяться, словно пыльные чехлы наполнялись воздухом и медленно раздувались. Часть серой горы качнулась, стала вязко наплывать на дорогу, словно оторвался оползень, стал медленно сваливаться в долину. Так стекает с горы массив жидкой глины, пропитанной водой, но кругом была горячая сушь, каменное безводье пустыни.

- Пошли агнцы!… - Трофимов не скрывал волнения, водил окулярами по предгорьям. - Травка, водичка… Напоим, накормим… Хотите взглянуть? - Он передал бинокль Коробейникову, и тот, поводив синеватыми стеклами по увеличенным, рельефным горам, вдруг увидел близко длинную мучнистую дорогу. Овечье стадо, того же мучнистого цвета, рыхлое, пыльное, охваченное едким свечением множества спрессованных жизней, тягуче заливало дорогу. В дрожащей массе угадывалось множество голов, мерцающих глаз, цокающих копыт, вываленных, жарко дышащих языков. Среди стада двигались лошади, на них наездники с неразличимыми лицами, верткие, нервные, взмахивали руками, рассылали удары невидимых бичей. Мелькнула большая собака, похожая на огромного барана, и от ее прыжка шатнулось в сторону стадо.

- Как пластилин… - Коробейников вернул бинокль. - Зальет, залепит…

- Все нормально, по плану… Напоим, накормим… - повторил азартно Трофимов, впиваясь в бинокль.

Стадо длинно и медленно выплывало из расщелины. Колыхалось на склоне, как розоватое облако, солнечно, прозрачно дымилось. Опускалось к подножью. Задерживалось на уступах, меняя очертания, округляясь, накапливая тяжесть. Вновь начинало течь, удлинялось, приближалось к контрольно-следовой полосе.

- Есть!… Пересекли!… - В возгласе Трофимова была радость охотника, заманившего добычу.

Стадо слилось в низину, надвинулось на процарапанную линию границы. Излилось на белесую ленту приграничной дороги. Наездники метались, сбивали расплывшееся стадо, направляли его на дорогу. Догоняли отдельные раскатившиеся по степи комочки, соединяя их с основным массивом. Были видны поднявшееся над стадом пыльное облако, пустой отрезок дороги, редкая, пересекавшая дорогу, цепочка солдат, капельки солнца на касках. На большом расстоянии чувствовалось, как напряглась и сжалась цепочка, как нервничают пограничники, на которых надвигалось живое, вязкое скопище.

Коробейников различил странный донесшийся звук. Не блеяние, не цокот, не удары хлыстов, а монотонное дребезжание воздуха, словно вибрировали нагреваемые солнцем камни, частички пыли, молекулы воздуха, превращаясь в пузырьки накаленного света.

- Капитан, ты провел инструктаж? Автоматы в ход не пускать! Оружие на предохранителе! Только дубины! Молотить куда ни попало! - Трофимов зло посмотрел на капитана, боясь, что эта круглая, с лихими усиками голова не вместила до конца его, Трофимова, замысел.

- Инструктаж проведен, товарищ полковник. У людей такая злоба, что и палка выстрелить может. - Квитко вслушивался в унылый далекий звук, от которого щемило сердце.

Коробейников услышал, как в унылых дребезжаниях появилась вибрация, словно загремела плохо натянутая струна. И этот звук тревоги, печали и жалобы, казалось, взывал к небесам, умолял уберечь людей от непоправимого зла, от затмения непросветленных умов, от необратимых, неугодных Богу деяний.

- Это что? - спросил Коробейников, вслушиваясь в тоскливые звуки.

- Лейтенант Бессонов задул в «волшебную флейту», - усмехнулся Трофимов, указывая на жестяную, лежащую на броне трубу. - Предупреждает пастухов о нарушении государственной границы. Предлагает вернуться назад. У него там цитатник с десятком уйгурских фраз. Выкрикивает их в мегафон. С ужасным акцентом.

Коробейников видел, как далеко на дороге сближаются стадо и заслон пограничников. Все меньше оставалось пустой дороги. Вытягивалась и заострялась отара. Быстрее двигалось стадо, разгоняемое ловкими пастухами. Злее блестело на касках солнце. Сблизились, смешались. Превратились в пыльный ком. Коробейников чувствовал таранный удар, слепое столкновение. Одна жизнь сминала другую, пробивала в заслоне брешь, протачивала желоб. Звук изменился, стал воющим и надрывным. Так на удалении звучали блеяние овец, стук палок в пыльные бока и костяные хребты, звериные вопли боли, визги наездников. Сквозь голошение степи продолжал пробиваться вибрирующий, ноющий звук вопиющего в пустыне лейтенанта.

- Недолго держались «панфиловцы». Ну хоть разогрелись немного, - зло произнес Трофимов, не опуская бинокль.

После первого удара стадо остановилось, заметалось в пыли. Казалось, подымается с этой пылью вверх, пытаясь перелететь преграду. Из тусклых вихрей возникли два разделенных языка, сошли с дороги, стали по обочинам огибать заслон, который был почти неразличим в сером смерче. Слабо вспыхивали каски, взлетали палки, кружили два всадника, протаптывая лошадьми дорогу овцам. Стадо миновало заслон, снова слилось на дороге, покатило дальше. Пыль оседала, в ней вяло колыхались солдаты, будто их переехала слепая тяжелая сила. Было видно, как они садятся на обочине, иные ложились на землю.