Эдуард Тополь - Роман о любви и терроре, или Двое в «Норд-Осте»

Елена Ярощук, туристка из Луцка, Украина:

Когда люди звонили, можно было узнать о чем угодно: одни рассказывали, где у них спрятаны деньги, другие составляли завещания, третьи просили присмотреть за их детьми, некоторые просто прощались и извинялись перед теми, кого обидели.

Виталий Парамзин:

Нас с Аней тоже рассадили. Я остался в левой части балкона, с мужчинами, а Аню отсадили в правую, к женщинам…

Аня Колецкова:

Это мы пришли на мюзикл отметить годовщину нашего знакомства. И так вот отметили…

Анастасия Нахабина:

Мой сосед Виктор пытался дозвониться своим родителям, но на его мобильнике все время возникала надпись: «Нет связи», «Нет зоны покрытия». Он нервничал, тряс трубку, двигал ею из стороны в сторону, потом предложил мне позвонить родителям. Но у меня дома нет телефона…

Рената Боярчик:

А у нас была такая ситуация. Мы с Алексеем, моим пограничником, сидели рядом. Он сидел лицом к сцене, а я сидела боком и обняв его за плечи. Потому что к этому времени уже приказали все телефоны и сумки побросать в проход, иначе – расстрел. Но Алексей телефон не выбросил, а продолжал посылать сообщения – какие бомбы террористы установили, где и как их соединили, где в стенах в стенах заложили взрывчатку, как по залу расселись. Он считал, что штурм будет с минуты на минуту, и все время посылал эти сообщения, как в лихорадке. А я его прикрывала – обнимала, чтобы, чтобы соседи не видели, чем он занимается. И один из террористов подумал, что мы целуемся, подошел и, пригрозив нам автоматом, крикнул: «Что вы там делаете?» Я, честно говоря, в эту минуту от страха вся сжалась. Потом медленно повернула голову и увидела, что он смотрит на нас. Алексей, конечно, свой телефон одним пальцем – раз, и в рукав пиджака послал. А я сказала: «Н-н-ничем н-не занимаемся, про-просто сидим» – и заставила себя отвернуться от этого террориста. Он, видимо, оскорбился. Потряс этим автоматом и сказал: «Мадам! Я вам сейчас мозги размажу! Ну-ка сядьте нормально!» Я подумала: «Мне мои мозги еще пригодятся. Зачем их размазывать?» Сняла руку с плеча Алексея и выпрямилась. А террорист посмотрел грозно и ушел. И только тут до меня дошло, что, елки-палки, я же вот сейчас, в этот момент, могла просто погибнуть. Просто погибнуть. И не то, чтобы вся моя жизнь, как это пишут в книжках, пронеслась перед моими глазами – нет, а вот одна мысль как-то сразу возникла: почему я с Алешей не побыла? Он же меня так добивался, он ко мне из Вологды приезжает, а я «нет» да «нет», держу его в предбаннике в расчете на свадьбу, скрываю, чем я занимаюсь, и вру, будто я администратор в казино при ночном клубе. А теперь – нате вам, эти чеченцы! А если, не дай Бог… а если это конец нашей жизни? Если это мой последний мужчина?

Прислонилась в Алеше, взяла его под локоть и чувствую – такая вдруг волна пошла снизу живота вверх, такая горячая волна – ну просто улет, прямо вот сейчас бы, при всех, ему отдалась и ни секунды бы никого не постеснялась. Но ведь чеченцы не дадут, расстреляют, гады!

Алексей тоже меня почувствовал, поймал эту волну, что ли, положил мне руку на колено и говорит: «Дура ты дура!» И вздохнул. И так он вздохнул, что у меня от чувства вины все опустилось и даже – слезы из глаз. Тут он достал свой телефон и сказал: «Ладно, чего уж тут…» И стал опять свои сообщения писать. А я сидела рядом, закрыла глаза и твердила сама себе: «Боже мой, какой парень! Все, если выживем… если только живыми выйдем отсюда, отдамся ему в первой подворотне, да просто на улице, даже под дождем!»…

Марат Абдрахимов:

Все прекрасно понимали, что такое, когда над тобой пистолет. Мне ничего не оставалось, как молиться. Я молился, держась за руки с соседями. Мы просто молились всем святым, которых знали. Просили их о чуде. Рядом со мной сидела стюардесса «Аэрофлота», ей было очень плохо, я держал ее за руку и пел песню из нашего мюзикла: «Я верю, я надеюсь, я люблю, и смерти я тебя не уступлю…» А когда людей поддерживаешь, то и себя вытаскиваешь.

Зинаида Окунь:

Конечно, террористов мы боялись, это само собой. Но больше всего боялись бомбы, которая в центре зала была установлена. То есть буквально в трех метрах от нас. Они очень быстро принесли эту бомбу, установили ее. Чеченка, которая бомбу охраняла, прямо за нами сидела. Когда иностранцев пересаживали отдельно от русских, мы с Аллой Петровной пересели подальше от сцены, в восьмой ряд, а бомба была в девятом ряду. И чеченка, которая возле этой бомбы сидела, она с нами очень хорошо разговаривала, даже разрешала нам в туалет ходить без очереди. Зато очень большая агрессия исходила от чеченцев, которые были на сцене. Не по отношению лично ко мне, а по отношению ко всем, кто сидел в зале.

Анастасия Нахабина:

Периодически они включали нам радио, и мы слышали, что говорят в СМИ по поводу нашей ситуации. Но информация была либо устаревшая, либо крайне негативная в отношении террористов, и для нас это было плохо, накаляло обстановку. Например, говорили, что нас не кормят, не поят, что заложников избивают. Террористов это злило. К тому же все в этом мире относительно, и, скажем, кормление шоколадом и конфетами можно, конечно назвать отсутствием нормального питания. Но с другой стороны, в той ситуации особого чувства голода не было ни у кого. Зато после таких сообщений по радио они эти конфеты стали не раздавать, а швырять. А что касается воды – то воды было достаточно. Виктор запасся большой, из-под кока-колы, бутылкой, и вода у нас была всегда…

Сергей Лобанков:

На балкон они из операторской комнаты принесли телевизор, подключили его и стали смотреть выступление какого-то высокого чиновника, который сказал, что если чеченцы отпустят заложников, то им даруют свободу и жизнь. А рядом стояли девушки-чеченки, и одна другой говорит: «А тебе нужна такая жизнь, если тебе ее подарят?» А та: «Мне такая жизнь?! Да это будет подарок судьбы, если я умру сейчас за Аллаха!»

Павел Ковалев:

«Мы закидаем вас гранатами, если будет штурм», – внушали они. Что ж, буду следовать обстоятельствам. Я тут не один, внимания к себе привлекать не нужно, и без меня герои найдутся. Они нашлись – мужчина наискосок от меня не захотел поднимать руки за голову. Удар прикладом – и он, окровавленный, падает в кресло, ухо наполовину оторвано.

В разных местах зала эпизодически возникает паника, крики.

Нас рассаживают – мужчин и женщин отдельно. С одной стороны от меня оказывается парень интеллигентного вида, с другой – один из мальчишек-актеров. У мальчишки тихая истерика, он спрашивает срывающимся голосом: «Может, отпустят детей?» Лицо бледное, руки трясутся. Следующий в ряду – плотный мужчина. Судя по импозантному виду, явно из актерской среды. Потом выясняется – это Александр Карпов, бард, автор переводных текстов к мюзиклу «Чикаго». Кроме него, в зале еще несколько «чикагцев».