Эдуард Тополь - Роман о любви и терроре, или Двое в «Норд-Осте»

Марат Абдрахимов:

Там было все мокро от мочи, и начали гореть провода. Тогда Георгий Васильев взял огнетушитель и пошел тушить. А когда вылезал из оркестровой ямы, нечаянно нажал на рычаг, и пена попала в лицо одному из боевиков. Тот взорвался: «Вы что делаете?» «Я же нечаянно», – сказал Васильев. А у самого в глазах искорки прыгают…

Елена Ярощук, туристка из Луцка:

Напряженность моментов, когда чеченцы, нервничая, хватались за взрывчатку, было много. За эти дни я свою жизнь вспомнила раз пятьдесят. Но больше всего в этой ситуации поражало поведение детей. Они на все реагировали не так, как взрослые. Не могу забыть московскую учительницу, которая играла с малышами в игры, развлекала их, делала все, чтобы они нормально себя чувствовали. А дети как дети – смеялись, резвились… До сих пор не могу забыть и девятилетнюю девочку, которую потом отпустили. Она была так похожа на мою дочь! Малышка тихонько пела, рассказывала маме сказки, а когда устала – уснула между рядами. Взрослые потеснились, втроем сев в одно кресло, чтобы ребенок мог нормально поспать. Это была поразительная картина: в окружении людей в масках и с автоматами, обнимая плющевого мишку, спала маленькая девочка.

Галина Делятицкая:

Когда мне разрешили пересесть к детям, нам с Лобанковым полегче стало. Мы потихонечку, незаметно от террористов снимали сиденья кресел (они, оказывается, съемные, штырьками крепятся) и клали эти «сидушки» на пол, чтобы ребята могли там как-то лечь, отдохнуть. Потому что пол жесткий, лежать на нем тяжело. И вот мы потихонечку снимали эти «сидушки» и укладывали на них ребят.

Конечно, со временем чеченцы это увидели, но смотрели на это сквозь пальцы, не приставали. Хотя пасли нас постоянно, стояли вокруг, как пастухи. И – посменно, это у них было отработано. Из наших ребят они никого не выпустили, потому что у нас все ребятки были старше десяти лет. Но мы говорили детям, что их обязательно выпустят, все будет хорошо.

Рената Боярчик:

Тут чеченцы снова сделали нам боевую тревогу, все брякнулись под кресла, мы с Алексеем тоже. Я лежу и вижу впереди, в пяти метрах от себя, телефонную трубку. И Алеша ее увидел. Но она – за другими людьми, которые под своими креслами лежат. А Алексей – я вам нарочно не говорю его фамилию, не нужно это печатать, – он такой крупный, рост метр восемьдесят, ему между этими людьми и ножками кресел не проползти. Я тоже не маленькая, но худая – вижу, что проползу. Конечно, страшно до ужаса, потому что эти шахидки стоят над залом и за всеми следят. Но с другой стороны, мы с Лешей за эти часы стали просто как одно целое. Вот никогда и ни с кем из парней у меня даже при оргазме не было такого слияния, как с Лешей в эти часы, когда мы буквально под пистолетом втихую передавали в штаб наши сообщения. И особенно тогда, когда Леша нагнулся якобы шнурки завязать, а над ним эта Света возникла с пистолетом – ну, это я рассказывала. Потому что, когда Света не позволила ему дотянуться до телефонной трубки и он распрямился и пошел к оркестровой яме, я, глядя ему в спину, подумала даже в каком-то ужасе: «Вот, ты видишь? Ты видишь, дура ты гребаная, вот убили бы его сейчас, и все, и не поимели бы мы друг друга ни разу в жизни! А ведь он так просил, еще вчера, до «Норд-Оста», так просил!..»

И вот от этого чувства вины, что ли, я вдруг двинулась с места и поползла за этой гребаной трубкой. Как ящерица, ага. Но – тихонько, медленно. А люди все равно шипят: «Ты куда, блин? Убьют, дура! Лежи!» По-всякому оскорбляли. Потом эта Света-шахидка рядом остановилась – в одной руке пистолет, в другой граната. Тут я просто замерла, как будто меня убили. Даже не дышу. Но в этот момент, слава Богу, Бараев крикнул со сцены: «Ладно, вставайте! Будете знать, как мы в Чечне живем!» Ну, все зашевелились, задвигались, и эта Света – вижу по ее ботинкам – вперед ушла. Я – цап эту телефонную трубку и назад ползком.

Только трубка оказалась мертвая, в ней тоже батарейка села. Леша от досады чуть ее пополам не переломил.

Галина Делятицкая:

Чтобы дети поменьше слышали разговоры взрослых о расстреле, смерти, я стала рассказывать им всякие смешные истории. Как я была со своим коллективом на гастролях и ночь провела в туалете. Их это очень рассмешило, и после этого пошла цепная реакция – каждый начал рассказывать смешные истории, у них даже наступал момент расслабления, пропадал страх. Они даже говорили: «Смотрите, какие боевики хорошие – шоколадки нам дают, воду». И хотели по-человечески с боевиками поговорить, спрашивали их о чем-то простом…

А по отношению к нам, педагогам, дети вели себя просто удивительно – старались нас накормить, напоить. Говорили: «Галина Амановна, вы наверное, очень устали. Вот, полежите как-нибудь, отдохните». Но были моменты, когда и плакали. Там же страх специально нагнетался. Терпишь, терпишь, а потом… Смотрю: у Кристинки слезки потекли. Я ее руку взяла, стала по головке гладить. А она плакала, но не в голос, не сильно, а вот как щеночек скулит. Я спросила: «Что? У тебя болит что-то? Ты себя плохо чувствуешь?» Она говорит: «Нет, я просто домой хочу…»

Но когда кто-то из заложников сказал Аслану: «Ну как же вы можете детей тут держать? А если действительно будет взрыв?» – тот ответил спокойно: «А как ваши собрали в нашем селе 28 детей и сожгли в школе?»

Зинаида Окунь:

Рядом со мной сидели две девочки-школьницы. Одна была маленькая, худенькая и похожа на Сашу, дочку Светланы Губаревой, которая перед нами сидела. Вторая, правда, была покрепче. Они в первый вечер очень расстроились, спрашивали: «Как вы думаете – они нас к утру отпустят? Ой, а мы на первый урок успеем?» Я говорю: «Девочки, дорогие мои, вы уж на такое не рассчитывайте. Это не будет скоро». И худенькая начала плакать. У нее дома телефона нет, и она маме не могла сообщить. Потом, когда велели иностранцам выйти, они стали говорить: «А вот мы родились в Киеве. Они нас, как вы думаете, за иностранцев сочтут или не сочтут?» Я говорю: «Вы попробуйте, попытка не пытка».

А Губарева и этот Сэнди, американец, – они очень беспокоились о своей девочке, всеми силами старались ее на волю отправить. И мы всеми силами желали этого – настолько она была какая-то худенькая, беззащитная. Помню, они ей все время говорили: «Иди, Саша, на выход с этими детьми» или «Иди с иностранцами». Она шла, но почему-то чеченцы все время назад ее возвращали.

И Сэнди, как мне казалось, очень нервничал, что они попали в такую ситуацию. Помню, он эту Сашу все время к себе прислонял и гладил, гладил. Это было очень трогательно…

Светлана Губарева:

После того, как мне не удалось Сашу выпихнуть из зала, я разревелась. Саша и Сэнди меня обняли, успокоили.