Джеймс Риз - Книга духов

Селия? Оцеола? Кто-то из них – или же оба.

И тут внезапно меня осенило, как себя наказать.

…С восходом солнца я вытряхнула на землю содержимое своего ранца и, покончив с этим несложным делом, отправилась на поиски Селии и Оцеолы.

Растолкала мальчишку, который немного понимал по-английски, и вместе с пятицентовиком дала ему поручение, которое он и исполнил.

Они явились ко мне за чертой лагеря. Селия вела мою лошадь. Оцеола смыл с себя пролитую им кровь. Мы достояли в безмолвии – оно было красноречивее любых слов. Я молчала, подавленная безысходностью, зная, что худшее еще у меня впереди. Более того, это было прощанием. Прощанием с Селией, которую я так долго искала.

Из мешка я извлекла полоску красного атласа, на котором Эжени вышила – серебром и золотом – Loco Attiso, символ счастья и удачи. Селия, возможно, использует подарок как косынку. Я только надеюсь, что она с ним не расстанется и ощутит его воздействие.

Селия меня обняла. Это явно было больше того, что требовалось.

Я взобралась в седло. Глянув вниз, увидела в глазах Селии жалость, но жалость была куда предпочтительней ненависти. О, Селия имела все основания ненавидеть меня, поймите меня правильно. Но то, что она отбросила в этот момент ненависть, так меня воодушевило, что я преподнесла ей и второй подарок.

Наклонившись, я протянула Селии вторую бутылку вина, похищенного у маркитанта. Она, не желая ее брать, вопросительно взглянула на меня. Я поднесла бутылку к своим губам – в наказание, да, – и отпила глоток этого эликсира, слишком горького для того, чтобы его могла возжелать какая бы то ни было ведьма. На большее меня не хватило – пришлось бы сплюнуть. Изобразила на лице притворное блаженство – скрыть отвращение, вызванное сдобренным питьем. Видимо, мне это удалось. Селия улыбнулась и просияла, ярче восходящего солнца. Я упоенно следила за тем, как она пьет, – хотя бы только из желания поощрить меня за мое угощение.

В это вино я добавила последние два пузырька с временем от Пятиубивца.

Селия вернула мне бутылку. Я сделала еще глоток. (Чуть не поперхнулась, в горле поднялся комок, а язык скукожился, будто я положила на него маринованного слизня!) И снова предложила Селии последовать моему примеру. Она подчинилась. Глотнула изрядную дозу. И вместе с этим вторым, более солидным глотком удлинила себе жизнь.

У Селии я взяла многое, а теперь возвратила то, что могла, – время… И – да будь она благословенна, пусть живет счастливо и свободно.

Я предложила выпить и Оцеоле. Он отказался.

Я скакала прочь от лагеря.

Остаток вина вылила на корни огромной магнолии – и, постояв в ее тени, понаблюдала, как на глазах у меня мгновенно распустились белые цветки, наполняя своим ароматом последние дни года.

Затем отправилась на поиски государственной дороги. Карта была у меня с собой. Я знала, где была устроена засада. Туда я и устремилась. Я все еще каялась, и мне предстояло многое загладить.

Мертвецы влекли меня к себе, но лошадь мне пришлось пришпоривать – она чуяла в воздухе запах разложения.

На болотах все замерло, проглядывали признаки зимы. Низкое небо мутилось близким дождем. Пока я скакала к югу по государственной дороге, погода ухудшилась. Я знала, что так оно и должно быть. Туча громоздилась на тучу. Когда я наконец обнаружила мертвых, в сухой траве свистел ветер, пальмы гнулись во все стороны, стонали виргинские дубы. Слабые ветки, обламываясь с треском, рушились на землю, с которой поднимался серебристый туман. По близлежащему пруду бежали волны с белыми гребешками, и ветер… Стоп, о ветре потом.

Пруд – о да, здесь был пруд.

Отряд Дейда строем продвинулся на север значительно дальше того места, где я его оставила; они как раз добрались до восточной оконечности пруда. Их захватили среди невысоких сосен и зарослей пальметто. Увиденное мной ясно свидетельствовало о том, что нападавших они не видели; все они пали на ходу, причем многие даже не нарушили боевого порядка.

Приблизившись к авангарду, я нашла тела Дейда и еще семерых. Оружие было не заряжено, боеприпасы лежали в коробках, распиравших ранцы и куртки. Часть индейцы разворовали, часть раскидали в знак презрения. Майора Дейда я узнала по сапогам и сабле, которую он не успел вытащить. По его черной бороде от подбородка к окровавленной груди вереницей тянулись муравьи. Пуля прошла через его сердце, череп был оголен, а где висит его скальп – я знала.

…Ветер, о да. Ветер свистел в ушах – и уже завывал так, будто приближалась стая волков.

В дальних шеренгах солдаты полегли строем. Увидев, как падает авангард, они пригнулись, чтобы открыть стрельбу. Многие сохраняли на лицах до странности невозмутимое выражение – эти погибли в неведении о случившемся. Теперь, за гранью жизни, они знали обо всем, но такое знание присуще только душе, духовному началу. И все духи покинули свои обиталища, никто здесь не остался умирать – были мертвы все до единого.

Я увидела, что нападали дважды. Уцелевшие после удара из засады успели построить бруствер. Треугольник из срубленных сосен смотрел в том направлении, куда отступили индейцы; оттуда же, вероятно, они и вернулись. Для постройки бруствера в распоряжении солдат было, очевидно, около часа. Их военная сила была уже значительно подорвана: им, вне сомнения, пришлось бросить убитых и продолжать оборону. Но все напрасно. Спешившись и привязав испуганную лошадь к дереву, я шагнула к брустверу и через низкие стены заглянула вниз. Погибшие застыли в тех же позах, в каких сражались. Один лежал на животе, укрепив винтовку в выемке стены. Пуля пробила ему лоб, и глаза его были широко раскрыты, хотя мозг выплеснулся ему на спину. Другой разбросал вокруг себя, точно паук, голубую сеть кишок. С прочими враг расправился вручную – с помощью ножей, но я надеялась, очень надеялась, что жертвы умерли раньше и не увидели занесенные над ними лезвия.

О, что за зрелище поверженной жизни! Тела, разбросанные кругом в причудливом геометрическом узоре смерти. Сколько же костей я разбросала по земле – сначала на Зеркальном озере, теперь вот здесь.

На остывшей, съежившейся плоти пиршествовали вороны, выклевывая более податливые части лиц: глаза, губы, желеподобные щеки. Подумать только, я ведь знала этих людей – иных в лицо (теперь обезображенное), иных по имени. Я отпугнула охотников за падалью, и они снова расселись по веткам, выжидая и нарушая тишину беспрерывным карканьем.

Да, но вскоре карканье потонуло в другом гуле, и птицы взвились в воздух. Ветер, завывая совершенно по-волчьи, донес до моего слуха что-то еще… что-то новое.

До того мне доводилось слышать толпу мертвецов, но никогда раньше – убитых так недавно, так недавно повергнутых в смятение внезапной кончиной. О да, раньше я слышала ропот и глухое гудение давно умерших, которые порой могли заговорить, но тут было что-то новое… этот плачущий стон, и внове было то, что до меня доносились явственно различимые слова. И не просто слова – имена.